Аритмия - Вениамин Ефимович Кисилевский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Но не понадобились они мне, Костя обрадовался моему звонку, сказал, чтобы я ничего с собой не брал, не загружал себя, он обо всём позаботится, и в половине седьмого, точно по расписанию, встречал он меня на своем полустанке. А ещё через полчаса добрались мы до его жилья.
И только тут понял, почему он спрашивал меня, боюсь ли я собак. Зрелище, надо сказать, было впечатляющим. В большущем дворе разноголосым лаем приветствовала нас целая собачья свора. Я их не пересчитывал, навскидку не меньше полутора десятков. Первой мыслью моей было, что Костя, скорей всего, имеет какое-то отношение к собаководству, о чём свидетельствовали низкие, длинные, с отсеками пристройки вдоль забора. Я такие видел в документальных фильмах о собачьих питомниках или приютах для бездомных животин. Что разводит он их с коммерческими целями, сразу отметалось, потому что ни одной достойной, породистой среди них я не высмотрел. Обычные дворняги всех мастей, величин и форм, от совсем маленьких и несуразных до огромных мосластых псов. Я всегда, кстати сказать, поражался, насколько разнятся между собой собаки, порой трудно поверить, что вообще принадлежат они к одному роду-племени, нет больше ни одного представителя фауны с такими крайностями.
И уж совсем смехотворно было бы предполагать, что держит он их в таком количестве для охраны дома. Невозможно было поверить, что сто́ит того эта неказистая изба, сработанная из потемневших, траченых временем брёвен. В чём и удостоверился, когда вошли мы внутрь. Аскетичная обстановка, непритязательная мебель, в большинстве своём представленная топорно сработанными книжными полками до самого потолка. Вариант, что кто-то позарится на эти книжные залежи был не менее фантастичен, чем предположение, что кто-то захочет купить какого-нибудь из заполонивших двор пустобрехов.
– Зачем тебе эта собачья ферма? – искренне удивился я.
– Нужна, – коротко ответил Костя. И чуть помедлив, добавил: – Потом, может быть, расскажу.
Заинтриговал меня. Но я не стал приставать к нему с расспросами. Решил подождать, пока выполнит он, если захочет, своё обещание. Знал я, что писатели, вообще творческие люди, нередко бывают не от мира сего, чудачат. Всякого начитался, наслышался. Некоторые-де считают обязательным и внешним видом своим, и повадками отличаться от простых смертных. По высшему разряду ценится отрешение от прогнившей цивилизации – сменить загаженные городские кварталы на сермяжные непорочные веси, особо почиталось это у истых страдальцев за обездоленный народ, озабоченных «почвенников». Дабы творить там могли беспримесно и самозабвенно, на городскую скверну не отвлекаясь. Если не перевелись ещё таковые и вообще не легенды это ими же сочиняемые. Вот и Костя Сырой – может, и псевдоним себе такой взял? – бороду отрастил, одевается скудно, хоть и в чужеземных вытертых джинсах. Но более склонялся я к тому, что он, судя по всему, просто живёт бедновато, а не выпендривается. Что, вообще-то, логично, если учесть, сколько надо тратить чтобы прокормить эту прожорливую собачью братию. А что живут они не впроголодь, я успел заметить – изможденными они у него уж никак не выглядели. И зачуханными тоже.
Но больше всего моё любопытство подогревало другое: кто та сподвижница, святая или, наоборот, в пару ему свихнутая, согласившаяся делить с ним такую замысловатую жизнь. Или нет её? Последняя версия казалась мне предпочтительней, всё-таки чувствовалось, что женская рука давненько ничего здесь не касалась, хоть и прибрано было, пол вымытый.
Я похвалил себя, что сообразил приехать сюда не с пустыми руками, пусть и не принято заявляться в гости со своим угощением, не складчина же. Удочки я по его совету не взял, но запасся бутылкой хорошего сухого вина, салями прикупил. Кто ж его знает, как сейчас живут все эти небольшие российские селенья, я в них уже целую вечность не бывал. Только что из поговорочного утюга не вещают, как всё там нищает и разваливается.
А Костя успел подготовиться к моему приезду, стол был заранее накрыт, выставлен неприхотливый холостяцкий набор – сыр с колбасой и огурцы с помидорами вокруг бутылки водки. И всего два стакана, что подтвердило моё предположение об отсутствии в доме хозяйки. Выговаривать мне за самодеятельность Костя не стал, буркнул лишь, что ни к чему это было. А я втайне порадовался своей предусмотрительности ещё и потому, что водку не люблю, от одного запаха её меня воротит. Не сомневался ведь, собираясь к нему, что без возлияний наша встреча не обойдётся, не тот случай.
– Совсем водку не принимаешь? – поинтересовался Костя, когда уселись мы за стол.
Я признался, что почти трезвенник, могу разве что в хорошей компании выпить несколько рюмок вина.
– Вольному воля, – не стал, чего я опасался, прессовать меня Костя, наполняя до половины водкой свой стакан, – пей свой сухарь. Я, вообще-то, раньше тоже не увлекался, это сейчас не обхожусь, заснуть без неё не могу, вроде лекарства.
– И давно? – осторожно полюбопытствовал я.
– Как беда в дом пришла, – не сразу ответил Костя. – Ну, а потом… – не договорил, лишь рукой махнул.
Мы долго сидели в тот вечер. Костя, прикончив первую водочную бутылку, открыл вторую, которую я опустошил вместе с ним. И не пьянел я, во всяком случае, не было у меня ощущения, что перебрал. И вообще не очень прислушивался к своим ощущениям. С той самой минуты, как он, слегка захмелев, начал рассказывать о сыне, жене, о собаках. Тогда и попросил я его налить и мне водки…
Беда. Беда… Короткое страшное слово. Мы выбираем судьбу, она ли нас выбирает…
* * *
Когда-то грех ему было пенять на судьбу. Все путём шло, без обломов. Ещё не закончив университет, увидел свой рассказ опубликованным в толстом журнале. Вскоре первая книжка вышла, затем в Москве издали – это вообще Эверест для провинциального нераскрученного автора, редкостная удача. И женился удачно – Света умница была и красавица. И друзьями Господь не обидел, особенно Гариком – с ним они с первого же курса так сдружились, как не с каждым братом сблизишься. Костя после диплома в аспирантуру подался, а Гарика сразу на
