Казак на самоходке. «Заживо не сгорели» - Александр Дронов

– Еще летят, – крикнул заряжающий орудия красноармеец Самусенко.

Выглянул из землянки, а тут:

– Тра-та-та-та! Цок, цок, цок! Дзи-инь, – пули заговорили по накату землянки, по лафету и броневому щиту орудия. Командир расчета старший сержант Рубежанский строго глянул на меня, выговорил:

– Дронов, слышишь, по тебе плачут, дзинькуют. В другой раз не зевай, не храбрись попусту.

В одном из боев наша батарея вела огонь под обстрелом артиллерии немцев. Как новичок, сдающий экзамен, да и просто по своему обыкновению, по казачьей натуре подхватной, неуемной, мотался со снарядными ящиками от окопчика к орудию. Подносить снаряды положено вдвоем, напарника не было, сноровистые действия понравились командиру орудия, он доложил по команде, я, как говорится, был сразу замечен. Особенно сложно в ночной стрельбе. Ведем огонь на уничтожение немецкой батареи, они стреляют в нас, кто кого, дуэль еще та.

– Три снаряда, беглым, огонь! Левее 0-10, прицел, три снаряда, огонь!

– Быстрее, быстрее, точнее наводить!

Батарея врага умолкла. Днем и ночью, почти весь июнь, июль крушим артиллерийскую мощь блокады. В одном из боев ранен Самусенко, меня тут же назначили заряжающим, повысили! Стал в расчете не пятым номером, а третьим (второй наводчик, первый командир). Не день и не два возились со мной наводчик орудия сержант Копылов, командир старший сержант Рубежанский, они сделали из меня артиллериста. Незаметно, но зримо появились выправка, аккуратность, прорезался интерес к воинской службе, я по-серьезному приступил к изучению артиллерийского дела.

Подумаешь, заряжающий, но попробуй за три секунды подготовить и послать снаряд в патронник казенника пушки, не чурбак ведь сунуть. Не снимешь колпачок взрывателя – пошел снаряд фугасным, в болото, там взорвется, а немцам на радость ни одного осколочка. Сними колпачок вовремя, то снаряд, как упадет, тотчас жахнет, коснувшись чего-либо фрицевского паршивого, немцам капут. Не дай Бог поспешить, промахнуться, направить снаряд не в патронник, а в спешке тронуть взрывателем по затвору, или упустить на лафет, взлетишь высоко, погибнет и расчет, и пушка. Сколько снарядов разных: осколочный, бронебойный, шрапнель, с осветительными, с зажигательными, все надо изучить заряжающему. Рубежанский рассказал нам, что при установке взрывателя на осколочное действие снаряд при разрыве создает 600–800 убойных осколков, создающих площадь сплошного поражения размером 8×5 метров. В шрапнельных зарядах было 260 круглых пуль. Кстати, ежедневно и еженощно волокли в запасе полный комплект снарядов с желтой головкой. То были осколочно-химические снаряды ОХ-350 с химическими отравляющими веществами. Гитлер это знал, потому и не применил свои газы.

Часто направляли на помощь пехоте, в который раз мы опять в траншеях, в роли обычных стрелков. Что случилось на переднем крае, не знаем, опять в руках винтовка-трехлинейка, гранаты, каска, патронташ, фляжка, котелок, ложка, все, что надо пехотинцу. Идем на передний край, ходы сообщения мелкие, на позицию следуем гуськом, с интервалом. Вырыты траншеи и ячейки боевого охранения, на дне коричневая торфяная жижа, вычерпывать приходится каждую ночь, днем выплескивать нельзя, сразу вызовешь огонь на себя.

Вот уж правду сказал А. Твардовский:

Где в трясине, в ржавой кашеБезответно – счет не в счет —Шли, ползли, лежали нашиДнем и ночью напролет.Перемокшая пехотаВ полный смак клянет болотоИ мечтает о другом —Хоть бы смерть, да на сухом.

По дну положили жерди, ветки, «отель» накрыт одним накатом. Сначала были семеро, через четыре дня остались пятеро, спали поочередно, днем бодрствуют не менее троих, ночью четырех бойцов, иначе немцы живьем уволокут. В светлое время можно было спать двоим сразу, ночью только одному. Честно говоря, воевали артиллеристы и минометчики, да снайперы снимали с немцев каски вместе с головой, мы отсиживались, не выдавая присутствия.

Стояла теплая солнечная погода, хочется выйти, просохнуть, но нельзя, сразу закидают минами, да и некогда, мы на посту, у оружия. Подошла очередь вздремнуть, 120 минут, не больше не меньше. Не знал тогда бессонницы, выпал час, не зевай, спи, бывало, и его не доставалось. Немец как начал садить из минометов, взрывы за взрывами, а я сплю! Друг проснулся, выполз в траншею, там безопаснее, я задвигался, улегся поперек окопчика, головой уперся в мокрую стенку, два часа как из пушки. Разбудил командир отделения, глянул на себя, диву дался: пилотка и брюки, особенно на коленях, коричневые, в торфяной жиже, голова по уши мокрая, холодная. С той поры появились боли в голове, в ушах, в ногах.

Отбыли вахту на переднем крае, возвратились на батарею, теперь показалось, что в артиллерии не жизнь, а малина. Вновь приступили к стрельбе и учебе. Беру винтовку, кручу, верчу, ищу ржавчину, надо чистить боевую подругу, время есть, погодка золотая, так и тянет на солнышко. Сзади землянки, между двух сосен был столик, пошел туда годувать ненаглядную, прицепилась на нарезах какая-то матовая короста, никак не выведу.

– Кряк, кряк!

Командир САУ А. Дронов и старшина батареи С. Худайбердыев, 1943

Одновременно рванули воздух две мины, пыль, смрад тротиловый, винтовку вырвало из рук, надствольная планка вдребезги, ремень напополам, приклад прочерчен бороздкой. Почувствовал резкую боль в левой половине живота, глянул на бок, через гимнастерку сочится кровь. Винтовку подмышку, бок зажал обеими руками, бегу в землянку. Наводчик орудия Копылов бросился осмотреть, в каком я состоянии, спросил, куда, отвечаю: в живот. Старые служаки говорили, что при ранении сразу боль не чувствуется, лишь потом берет свое.

Стою ни жив ни мертв, рана там, где больше всего боялся. Страх проникающего ранения поселился во мне с тех пор, когда увидел убитого начфина полка, картина волочащихся кишок никак не покидала сознание. Испуг подкрепился недавно, когда майор-артиллерист был ранен пулей в живот. Находясь на наблюдательном пункте, на высоком дереве, он долго кричал, просил помощи, но подойти, тем более снять, до самой ночи было нельзя. Думаю, теперь моя очередь, не снимаю рук, боюсь оторвать, вдруг кишки полезут. Копылов уложил, заголил рубахи, весело говорит:

– Будя переживать, в скоростях заживет. Даже кишки не видно. Не всяка пуля по кости, а иная и попусту.

Я обрадовался, а поверить боюсь. Копылов говорит:

– Пойди, поклонись сосне, тебя защитившей, – показывает руками угол разлета осколков от места взрыва до места, где я стоял.

Дерево преградило смертоносную траекторию, на войне всякое бывает. Случай с красноармейцами Самусенко и Дроновым не остался без внимания, командир лейтенант Савинов приказал сменить огневую позицию батареи. Эту немцы засекли, теперь один-два наших выстрела, жди артналета или бомбежки.