Казак на самоходке. «Заживо не сгорели» - Александр Дронов

– Дело плохо, – говорит Рубежанский.

Противник бьет и бьет, измотал, издергал.

– Снарядов не жалко гаду фрицевскому? – зудит Зюзин.

– У него их со всей Европы, – поясняет командир.

Обстрел продолжается сильнее, пробирают тревога, потом страх, больше скрыться некуда. Надежа только на случай. И вот… тра-а-х! Белого света как не было, все стихло, немец долго крушил позицию, товарищи говорили, что наделал немало бед. Для меня окружающее перестало существовать, памороки забило. Помню, как во сне, вроде как поднимало, несло, нечем дышать, глотнуть бы воздуха, только бы дыхнуть! Нос, рот забиты пылью и землей, глаза режет, в ушах боль тяжелая и тупая, собой не владею. Надо прочистить, утереть рот, а нечем, правую руку придавило, в плечо уперлось что-то тяжелое, левую черти с квасом съели, запуталась в шмутках, не вытяну, не подчиняется. Пробовал открыть глаза, не получается. Берет досада, живой ведь, а дышать невозможно, нос куда ни шло, как рот успел земли нажраться?

Кто-то трогает за ноги, брыкаюсь, сигналю: жив! Начинаю понимать, если силой потянут, навалятся стволы наката, задавят. В просвете вижу людей, угадать не могу, чувствую, Рубежанский роется подо мною, оказывается, подкоп делал, в эту канавку и потянули. Боль резанула плечо, правую ногу, на них падали стволы с потолка, усилилось головокружение, внутри стало муторно, вот-вот вырвет. Товарищи волокут из землянки, от боли терпенья нет, открылась рвота, сказать ничего не могу, бойцы меня уложили в окоп, сами нырнули в укрытия. То ли заснул, то ли забылся, взглянул на свет – увидел наклонившихся медфельдшера санчасти полка и старшего по батарее. Что-то спрашивают, гляжу, как баран на новые ворота, не слышу, не понимаю, сказать ничего не могу, язык стал большой-пребольшой.

Фельдшер показывает жестами, что увезет в санчасть полка, я знаками отказался, мол, пройдет. Ночью было хуже, к утру полегчало, утренний холодок освежил. Так и выходился, через 5–6 дней был в строю. Это время было вроде фронтового санатория, орудийные расчеты сооружали новую огневую позицию, я филоню, впервые за год войны имел отпуск по болезни.

Вскорости снова стал за панораму, все бы ничего, да теперь уши стали болезненными, особенно страдал от выстрелов орудия. Другие номера находились на некотором расстоянии от казенника и дульного среза, имели возможность отбежать, мое место у самого огня, у выстрела. Пробовал спичку зажимать между зубов – выскакивала, брал в зубы пилотку – неудобно, не привык держать рот открытым при выстрелах, а зря, было их тысячи, так и терпел боль.

К концу второй декады августа при очередном обстреле, или внеочередном, уж и счет потеряли, случилась беда с Рубежанским. До сих пор вижу его согнувшимся надвое, старший сержант ранен в бок, внутренности не порвало, но ребра переломаны, ранение тяжелое. Трудновосполнимая потеря, командир орудия был коренным батарейцем, любимцем солдат и командования. Боевой, грамотный, всегда подтянут, строен, активен, умел командовать, подчинять и подчиняться. С ним легко было воевать и жить.

Как будем без Рубежанского, кто заменит? Скорее всего командиром назначат наводчика третьего орудия, больше некого. Он ни тпру, ни ну, ни кукареку, занозистый, любит лезть пузырем. В составе батареи с такими можно стрелять, тут главное, чтобы наводчики не были лопухами, а при выездке на прямую наводку, в боях по преследованию врага, при отступлении караул, крику будет много, толку ни на грош.

Сидим с Зюзиным у орудия, горюем, не везет расчету, за каких-нибудь два месяца из ветеранов батареи никого не осталось. Напарник пошел за ужином, я у пушки, орудие в любой момент должно быть в готовности к стрельбе. Приходит Зюзин с котелком каши в руках, с новостями в зубах.

– Ездовых, хозвзвод шуруют, в расчеты гонют, – сообщает новость первую, – хватит загорать да котлы выскребать, воевать, так всем.

– Кого к нам, не слыхал?

– Подходящих не видно.

– Пришлют из других батарей, – заключил я.

Котелок да ложка, когда полны кашей, все вытесняют из стриженой солдатской головы, трескаем, ажник за ушами трещит. Смотрим, идет старший по батарее, с ним трое, сержант и два красноармейца. Приняли строевую стойку, приветствуем, глазами впился в сержанта, оцениваю его мерками командира орудия.

Старший лейтенант обращается ко мне:

– Красноармеец Дронов!

– Я, товарищ старший лейтенант.

– Вы назначаетесь командиром расчета.

Вот те на, опешил, по инерции, приложив руку к пилотке, вытягиваюсь в струнку, отвечаю:

– Слушаюсь.

– Сержант Масленников назначается наводчиком. Он окончил шестимесячную школу младших командиров. Красноармеец Зеленков подносчиком снарядов. Красноармеец Маленков замковым, завтра пришлю второго подносчика. Ездовых вы знаете. Приступайте к выполнению обязанностей. – Заметив растерянность и мой взгляд в сторону сержанта (я-то рядовой), командир поясняет:

– Дронов артиллерист боевой, дело знает. Подразделение должно быть на высоте.

– Разрешите приступать?

– Приступайте.

– Расчет, слушай мою команду, становись, смирно! – командую резким, протяжным «есаульским» голосом.

– Равнение на середину. Товарищ старший лейтенант, личный состав четвертого орудия построен для боевой учебы, тема «Правила стрельбы орудием в ночное время». Командир расчета красноармеец Дронов.

– Продолжайте, – удовлетворенно говорит командир, видимо, не ожидал такого от новоиспеченного начальника. Как иначе, быков привык сразу брать за рога, пахать, то есть воевать, надо немедленно, вдруг ночью команда «огонь», что буду делать? И себя показать надо, подчинить. Не казачье дело в стаде ходить – казак сам любит водить. Так стал командиром орудия.

Война как работа

Дни и часы, а для меня как командира орудия и ночи, затраченные на боевую учебу, не пропали даром. На командирских занятиях мы вызубрили, как «Отче наш», предназначение 76-мм пушки образца 1902/30 года: уничтожение живой силы, не находящейся за укрытием, борьба с мотомеханизированными средствами противника, подавление огневых средств пехоты, подавление артиллерии и разрушение проволочных заграждений. Расчет постепенно обретал слаженность, мастерство каждого на своем месте, а затем и взаимозаменяемость. На своем опыте убедился, как важно, чтобы не только наводчик, но и заряжающий, и замковой, и подносчик снарядов в любой момент смогли бы стать за панораму орудия и вести огонь. Немало повозились с нами старший по батарее и командир взвода. Расчет в составе шести номеров орудия и трех ездовых в считаные дни стал в строй, в организацию стрельбы в составе батареи мы вписались без особых трудностей.