Казак на самоходке. «Заживо не сгорели» - Александр Дронов

Рабочие войны

Сентябрь 1941 года. Немцы перерезали железнодорожную связь Ленинграда со страной. Прорвавшись через станцию Мга, противник вышел на Шлиссельбург, 17 сентября фашисты оккупировали Пушкин. Наше подразделение, как и другие части 54-й армии генерал-лейтенанта М.С. Хозина, немцы отрезали от Ленинграда и столкнули к городу Волхову. Хозин был опытным военачальником, он командовал пулеметной бригадой еще в Первую мировую войну. Но слагаемые силы войны заставили делать зигзаги столь вычурные, что никто не знал, где наши, где враги. Всего на сутки задержались на окраине города, потом снова винтовку в руки, противогаз, гранаты, топоры, кирки, лопаты – и в поход. Оказались на реке Волхов, между станцией Кириши и Волховом. Из сосен и елей прокладываем по болоту настил, какой-то недоучившийся «суворовец» решил ударить по врагу не там, где ожидаемо, а через топь.

Часть получила задачу проложить деревянную дорогу, пропустить воинские подразделения с вооружением и боеприпасами, готовность к 22.00. Рота на дороге, одни стройбатовцы на заготовке материала, пилят и валят деревья, другие обрабатывают, третьи подносят, тащат издалека, рядом с дорогой рубить нельзя из-за демаскировки. Если бы кто посмотрел сверху, увидел картинку, схожую с бесконечным движением муравьев. Взвод укладывал проезжую часть полотна, основная схема: стволы вдоль, на них бревна поперек, по бокам притягивали жердины.

Было одно место, где трясина казалась бездонной, туда валили стволы в несколько рядов. Главное состояло в креплении, стягивали болтами, штырями, скобами, проволокой, в местах более ответственных тонким тросом. Чем глубже трясина, тем чаще, как на пакость, осмыгались ноги, одни строители в грязюку попадали по пояс, другие буль-буль – и нырнул боец бурки пускать. Уже к обеду нас не угадать, бегемоты или другие болотные чудища копошатся в лесу, грязные, как черт с трубы вылетел. Это полбеды, горе пришло с обстрелом противника, на настил попало три снаряда, натворили дел, покорежили, что и подступаться страшно. Приказ:

– Бегом!

Еще 15–20 метров до сухого берега, командиры всех рангов проверяют полотно, уже 21.00, остался один час. Как врежет тяжелыми снарядами, один, другой, третий, мы кто куда. Командир роты, выхватив из кобуры пистолет, орет:

– Назад!

Не знаешь, кто быстрее убьет, немец или свой комроты. Фашист лупит, а мы укладываем, последние метры так вымотали, что сил нет, хоть под яр брось, вместо бревна сам ложись. 22.00! Подгоняем стволы, укрепляем по бокам притужины, уложились вовремя. Выдержит ли настил, не расползутся бревна? Вопрос страшный, на войне борьба за качество – это сражение за жизнь. Командир роты на нервах, вдруг дорога расползется? Несдобровать, расстреляют на месте за срыв наступления. Весь батальон стоит с бревнами наготове. Везде, где обнаруживался сильный прогиб или перекос, полотно подбивали, подкладывали, усиливали. А оно, проклятое, змеюка подколодная, прогибается, втапливается в жижу, то одной стороной утонет, то другой.

До утра прошла боевая часть, следуют мелкие группы машин с боеприпасами и прочими грузами. На дороге оставлены регулировщики и ремонтники, нас передислоцировали на другой объект. Пока шли, вроде ничего, а на привале беда, октябрьское утро на Волхове не то, что черноморское. Ветер, холод пробирает до костей, бойцы мокрые с головы до ног, огонь развести нельзя, демаскируешься.

Трое суток наши войска пытались потеснить врага. Не удалось, немцы прорвали оборону, на четвертый день смотрим – мимо нас отступают знакомые части.

– Вражина ты для советской власти, – говорит Дурасов Осадчему.

– Чего плетешь?

– Как чего, ты крепил-притуживал, чтобы дорога выдержала? Ты. Кого она теперь ведет? Немцу старался.

Вместе с четверками лошадей, увозящими пушки, с машинами, до отказа заполненными ранеными, летят, как черные птицы, зловещие слова: «Немцы обходят». К вечеру оказались у реки Волхов. Слякоть осенняя, идет дождь, промокли до нитки, диву даюсь, как не болел, даже насморка не подхватил. Горе не в том, что просушиться негде, побегать, обогреться. Беда шла по пятам, немец отрезает кусок за куском прибрежные края города, фашисты могут в любой момент преградить путь. Им нужно взять Волхов, тогда вокруг Ленинграда замкнется второе блокадное кольцо, в окружение попадут 54-я, 42-я армии, другие соединения, в том числе мы, стройбатовцы.

Разгружаться, и в лес. Декабрь 1941-го, жуткое время. Полк занял оборону под Тихвином, город почти весь оккупирован немцами, они пытаются наступать дальше, отнять окраины, для соединения с финнами двинуться к Ладожскому озеру. Накрыли таким артогнем, что не осталось ни минометов, ни пулеметов, никаких средств к обороне, кроме винтовок. Враг это понял, поднял своих вояк и погнал. Мы стреляем, они идут, ползут по снегу, перебегают от домика к домику по сугробам, по рытвинам.

Мы вслед за пехотой как драпанули… Вы спросите, как такое пишешь о себе? Что иное делать, когда немецкая сила сдюжила нашу. Поднимать руки, сдаваться в плен – нет уж, извините, не подходит, а драться нечем, осталось только отступать. Застывающими пальцами обхватил покрепче ствол винтовки, он еще держал тепло выстрелов, пытался согреться, но на таком морозе металл остыл быстро. Бежим, куда глаза глядят, ступаем в стужу, в снег, в звенящий от мороза лес, перемерзший снег скрипит под ногами, мороз хватает своими миллионнопалыми ручищами, вызывает безудержную дрожь. Нос, руки, ноги береги да береги. Беда беду родит, бедой погоняет. Страшное дело отступление зимой, обморожение стало бедствием, кто-то из хитроумных бойцов брал стужу себе в союзники, специально выставлял что-нибудь наружу, заморозил и отвоевался, чего проще. Их направляли в тыл, таких ребят нередко списывали в расход, как за самострел, другого выхода у командиров не было.

Особенно тяжело было раненым, бедняги гибли, умирали от переохлаждения. Уходим дальше в лес, ухондокались, были буквально на последнем взводе, упадешь – замерзнешь. Голодно, кишки пересудомились, многого не надо, горячего супу, да теплую землянку, местечко какое-никакое. Лишь бы втиснуться в тепло, погрузиться в сон в любом положении, стоя, лежа, сидя. Мной овладело странное чувство, впервые за всю военную непогодь пришли слабость, бессилие и отрешенность, только бы заснуть, отдохнуть.

Наконец нас остановили, кругом войска, свежие подразделения, как в сказке, как во сне, смотрю и глазам не верю: войско русское! Распределили по землянкам, какая благодать, когда ты в тепле. Дали по четверти котелка горячего чаю. Заснули, кто как, упершись плечом в стенку землянки, опустившись на корточки, не успев расположить ноги-руки.