Эксперт № 40 (2014) - Эксперт Эксперт

— Когда с группой молодых коллег я создал НИИ митингов и исследовал протесты 2011–2012 годов, оказалось, что на улицы выходит очень много людей с высшим образованием. Если средняя доля по Москве и России колеблется от 20 до 40 процентов, то на митингах было до 80 процентов людей с дипломом или даже с двумя. Из интервью следовало, что многие из них ценят свое образование и следят не только за событийными СМИ, но и за аналитикой. Поэтому первый ответ: да, у образованных и активных людей, несомненно, существует запрос на знание об обществе. Но если углубиться в структуру этого запроса, картина несколько блекнет. В ней недостает твердого интереса к тем вопросам, которые требуют не личного морального, а солидарного политического ответа. Что я имею в виду? Например, мы спрашивали, как участники митингов воспринимают реформы образования, платную медицину, систему налогообложения. Оказалось, что до момента интервью они часто не задумывались об этих вопросах, фундаментальных для любого общества. Таким образом, мы оказываемся перед лицом парадокса: образованные люди, следящие за политической повесткой дня и нередко имеющие гуманитарную компетентность, не обсуждают вопросов, критически важных для их совместной общественной жизни. Социология принципиально способна ответить на вопросы, как механика неравенства или политика в области образования, семьи и так далее сказывается на положении тех или иных социальных групп. Но если эти ответы не звучат, виновны не одни социологи. Широкая образованная публика тоже не считает важным иметь мнение по этим вопросам. То есть пока она не стала субъектом, который нуждается в таком знании для руководства собственной жизнью в обществе.

— Митинги 2011-го и 2012 годов породили большую общественную дискуссию о судьбе среднего класса в современной России. В своей книге «Грамматика порядка» вы рассматриваете формирование этого понятия и его влияние. Для меня всегда существовал вопрос, что первично — сам класс или его определение социальными науками, получив которое граждане начинают себя с этим понятием соотносить. Например, пролетариат, по-марксистски определенный, существовал до Маркса, или же он возник как сам себя сознающий в этом смысле класс, только когда Маркс сказал, что пролетариат — это есть то-то и то-то?

— Понятие играет исключительную роль в реальности класса, когда становится регулятором стилей жизни. То есть когда люди поверяют понятием собственные действия: как все рабочие, я не трачу слов попусту; я должен придерживаться стандартов среднего класса, а не оборванцев, и так далее. После знаменитого труда Эдварда Томпсона о том, как был «сделан» рабочий класс в Англии, появился ряд исследований о других социальных группах. А также о роли марксизма в создании пролетариата. Не все они уделяют внимание понятиям как регуляторам классообразования. Хотя именно через понятия производится пересборка социальных свойств и осознание себя обладателями этих свойств одним классом или группой. В случае пролетариата девятнадцатого века это происходит в рабочих кружках, ассоциациях и партиях. В случае среднего класса сегодня это чаще результат чтения пособий и деловой прессы.

Такая роль понятия в реальности групп и общественных процессов имеет парадоксальное основание. Работая с понятием среднего класса, я обнаружил, что нет сущностной грани, которая отделяла бы то, что можно назвать реальностью группы, от того, что принято считать ее иллюзией или фантомом. Политическая работа, выстроенная вокруг ключевых универсалий от «демократии» и «прогресса» до «личности», превращает ряд иллюзий в регулятивы коллективной жизни, и они меняют реальность. Именно это происходит в американском обществе, где маргинальная поначалу политическая фикция на протяжении двадцатого века превращается в тот стандарт, по которому десятки тысяч семей выстраивают свою жизнь. Хорошо известна теорема Томаса—Мертона о самосбывающихся пророчествах. Однако ее действие обычно ограничивается индивидуальным поведением и используется при объяснении отдельных случаев массовых паник, поворотов биографии и тому подобного. Историческая социология понятий открывает совершенно новое, системное измерение.

Если понятие производит реальность в ходе политической работы, неизбежен вопрос о характере последней. В России до сих пор кипят споры о критериях и самом существовании среднего класса. Существует он «реально» или нет? В книге я подробно анализирую попытки его материализации. В 1990-е эту иллюзию будущего разделяет узкая группа публицистов и политологов, с конца 1990-х эстафету принимают социологи. Однако решающую роль в том, что «средний класс» из сугубо интеллектуальной фикции превращается в регулятив социальной жизни, играют публикации СМИ с 1998 года. И одна из ведущих скрипок принадлежит вашему журналу, с маркетологическим проектом о среднем классе. Масштаб реализации иллюзии не сопоставим с американской, о чем говорит и упомянутое мною исследование митингов. Но в итоге работы с аудиторией часть ваших читателей принимает самоопределение «средний класс», в первую очередь потребительские ориентации, как регулятив собственной жизни.

— Понятие «средний класс» применительно к России родилось у наших социологов естественным образом, потому что нужно было определиться с той социальной структурой, которая возникала на развалинах советского общества, или это было приспособление к теории, которая стала побеждать, которая шла с Запада? Попросту говоря, на ваш взгляд, это был научный или идеологический подход?

— К 1991–1993 годам относится первая волна академических публикаций о будущем среднем классе в России, где ему традиционно приписывается образование, экономическое благополучие и центристские демократические ценности. А также одно фундаментальное свойство, совершенно маргинальное в современных европейских или американских публикациях: функция социального стабилизатора. То есть грядущий средний класс призван удерживать общество от столкновений и распада. Подобная адаптация заемного понятия продиктована специфическими обстоятельствами: страхом перед гражданской войной и просоветским путчем. В этом смысле саму иллюзию желательного будущего, которая находит выражение в среднем классе, вызывают к жизни политические мотивы.

Позже средний класс снова востребован в контексте «стабильности». Причем поначалу стабильность понимается в смысле предсказуемости российских рынков и международного политического партнерства с Россией. С конца 1990-х тему среднего класса в академический сектор привносят фонды Сороса, Макартуров, Эберта и ряд других. Собственно, первые эмпирические исследования российского среднего класса датируются концом 1990-х.

Интерес к возможностям среднего класса в России прослеживается в установочном Соглашении о партнерстве и сотрудничестве между Европой и Россией, которое ратифицировано в 1997 году. Одна из заявленных в нем приоритетных задач — развитие среднего класса как «прочной основы для демократии». В своей книге я прослеживаю происхождение связки между средним классом и демократией из теорий политической модернизации 1960-х, а также из более ранних источников. Вся эта история показывает, что в понятии среднего класса научное неотделимо от политического. В 1990-е оно становится удачной точкой схождения политических интересов российского правительства реформ и материализующегося Европейского Союза.

В следующем такте этой симфонии, с конца 1990-х, социологи обращаются к правительству, призывая формировать средний класс экономически и социально. В ряд критериев вписывается уже совершенно неевропейский признак: адаптированность к рыночным реформам. При этом прямой адресации к публике, которая могла бы олицетворять средний класс, по-прежнему нет. Наиболее заметная попытка такого проектного обращения принадлежит деловой прессе, которая, по сути, создает у своих читателей интерес к теме. В публикациях «Эксперта» журналисты и маркетологи объясняют людям, ищущим свое социальное место, что и как им нужно потреблять, чтобы это место занять.

Что поражает, когда я анализирую весь корпус высказываний с начала 1990-х? То, что российский средний класс в принципе не мыслится в качестве самостоятельной политической силы. У него не должно быть институтов политического представительства. Он не может самостоятельно определяться в отношении к государству и реформам. Средний класс — это просто группа поддержки реформ, которая получила от них свою выгоду. Социолог Татьяна Заславская придала этому тезису доктринальный вид, объявив, что элиты выступают волей общества, а средний класс — ее исполнителем. И здесь мы возвращаемся к вопросу о специфике российской версии понятия. Политическая фикция среднего класса мало пригодна в качестве практического регулятива. Она с самого начала спроектирована с такими ограничениями и оговорками, чтобы не сделать средний класс «классом для себя», то есть автономной действующей силой. При всей проблематичности исходного понятия, его российская версия — это воплощение компромисса, ограниченного потреблением и лишенного проекта.