Дорога домой (сборник) - Валериан Курамжин

Как же я еще жив? Почему не умер от страшных болезней, о которых пишут на пачках сигарет крупным шрифтом? Надо срочно бросать, подумал я, обязательно надо.

А ну-ка подсчитаем спиртное. Итак, лет до двадцати я, прямо скажем, баловался, просто поддерживал компанию, да и пить толком не мог и не умел. Хотя баловаться начал рано, лет эдак с пятнадцати. Значит, лет с двадцати я выпивал более менее регулярно, причем и крепкие спиртные напитки, и вино, и пиво. Потом я практически отказался от крепленых вин, всяческих портвейнов и перешел в «новое качество» – предпочитал водку, коньяк был значительно дороже, да и в дефиците, поэтому коньяк пил редко. Виски стал доступным только в начале девяностых. Сейчас, когда появилось такое обилие сортов, я предпочитаю выдержанные, односолодовые (это, конечно, когда есть из чего выбирать). Мои расчеты опять повергли меня в ступор. Оказалось, что за свою питейную жизнь я выпил примерно три тысячи сто пятьдесят литров вина, шесть тысяч пятьсот шестьдесят литров пива, три тысячи девятьсот семьдесят литров крепких спиртных напитков.

Я еще раз перепроверил свои расчеты, убедился в их правильности и оцепенел: мозг мой отказывался это воспринимать, воображение мое больше не работало, видимо, споткнулось об этот мощный психологический цифровой барьер и забуксовало в своих безуспешных попытках его преодолеть.

Во рту у меня пересохло, руки дрожали, сердце колотилось с частотой никак не меньше ста двадцати ударов в минуту, на лбу выступил пот… Мне было страшно!

Какая – то ничтожная мыслишка, как надежда на спасение, билась в моем почти парализованном и неспособном соображать мозгу, но я никак не мог ее ухватить, осмыслить, зацепиться за этот спасательный круг…

Я был разбит, я был опустошен, я был сражен, я проклял тот день, когда это чертово слово «статистика» вошло в мою жизнь и перевернуло ее вверх тормашками.

Моя физическая и нервная усталость сделали свое дело: я уснул и проспал почти сутки, а когда выплыл из объятий Морфея, то почувствовал себя нормальным, бодрым и в общем-то уверенным в себе человеком. Время приближалось к обеду, я быстренько привел себя в порядок, при этом с удовольствием отметил, что меня ничто не тяготит, не заставляет заниматься всякой фигней, а я просто хочу есть, как здоровый и хорошо выспавшийся человек.

Мимо кабинета мне проскользнуть не удалось и я заглянул туда, со страхом, но заглянул. Ничего страшного я не увидел, все было на своих местах – мои блокноты, пепельница, бутылка минералки, ноутбук.

На стуле лежали аккуратно перевязанные и скрепленные скотчем четыре папки с завязочками, а рядом, тоже аккуратно, лежал мусорный мешок. На листе белой бумаги было написано знакомым почерком: «Диссертация?» Я хмыкнул, сел в кресло и закурил.

– Обедать будешь? – раздался снизу, из столовой, любимый голосок. – Через десять минут накрываю.

– Буду дорогая, обязательно буду, голодный, как пес!

– У меня сегодня грибной супчик и котлетки с пюре.

Я пулей помчался к столу. Водочки, что ли, выпить? – промямлил я.

– Выпей, под такую еду грех не выпить. И мне рюмочку поставь!

Я пристально посмотрел на жену. Она ответила мне вопросительным взглядом. Я положил руку ей на плечо. Мы встали и ушли от своего обеда. Когда мы возвратились за стол, обед совсем остыл. Пришлось подогревать заново. Жена подала мне тарелку с горячим грибным супом, источающим изумительный аромат. Я взялся за миску и вдруг вспомнил слова любимого некогда Марка Твена о том, что ложь бывает трех видов: просто ложь, отъявленная ложь и статистика.

Грибной суп показался мне очень вкусным. Из открытого окна пахло свежей травой и листьями.

Разливая чай, жена спросила со свойственной только ей наивной улыбочкой: – А с «диссертацией» твоей что делать?

– Спрячь подальше. Время покажет.

Время приближалось к трем часам пополудни. Солнце пригревало все настойчивее. А запах свежей зелени из открытого окна обещал еще немало удивительного, и не только в области статистики.

Фрегат «Адмирал Макаров»

С Виталием я был знаком очень давно. В конце семидесятых годов прошлого столетия он, тогда ещё очень молодой и успешный кораблестроитель, работал заместителем начальника цеха на знаменитом на весь мир Балтийском судостроительном заводе, куда я по делам службы часто наведывался в командировки. Мы познакомились с ним в первый же мой приезд на завод и сразу сдружились. Довольно весело проводили время не только в Ленинграде, где он был принимающей стороной, но и в Москве, куда он, в свою очередь, приезжал ко мне. И не только в командировки.

Парнем он был весёлым и жизнерадостным, причём весьма начитанным, чего нельзя было сказать обо мне, но общий язык мы находили всегда, да и время тоже – гуляли на полную катушку. Через пару лет он женился и уехал работать в город Северодвинск, на Севмашзавод.

Не виделись мы с ним долго, хотя изредка перезванивались. Неожиданно, мне выдалась командировка в Северодвинск. Надо ли говорить, с какой охотой и нетерпением я, еле дождавшись этого счастливого дня, вылетел в Архангельск, рассчитывая оттуда добраться до Северодвинска рейсовым автобусом. Документы у меня были в порядке: паспорт, командировочное удостоверение и предписание, справка из милиции, ведь город-то «закрытый». И каково же было моё удивление, когда я увидел Витальку прямо в аэропорту Архангельска. Он похудел, стал вроде бы повыше ростом, повзрослел, возмужал, я не хочу сказать – состарился, но выглядел он намного старше меня, а были мы одногодками.

Мы вышли из здания аэропорта, сели в ожидавший его УАЗик и, выехав на шоссе, помчались в сторону Северодвинска с немыслимой для этой автомашины скоростью – сто километров в час. Виталий говорил без умолку, рассказывая мне все свои и заводские новости, и я даже не заметил, как мы преодолели эти тридцать пять километров.

– Слушай, старик! Я совсем забыл тебя предупредить, что жить будешь у меня. Ты же знаешь, какие тут гостиницы, тем более, что хорошие все заняты – госкомиссия работает, всех на уши поставили. Я, конечно, забронировал тебе на всякий случай у военных, но там одноместных нет, только двухместные. Так что лучше у меня. Ленка ждёт, ужин приготовила наш, поморский, а ночью гулять пойдём, ночи сейчас у нас – белые!

Но я настоял на том, что жить буду всё-таки, в гостинице, а на ужин согласился. И не пожалел. Лену, его жену, я почти не помнил – виделись очень давно, да и то всего один раз, но хозяйкой она оказалась замечательной и ужин приготовила отменный. Эти три дня, что я провёл в командировке, пролетели быстро, задание я своё выполнил, и улетел домой, в Москву.

Затем я перешёл на новую работу, никак не связанную с судостроением. С Виталием мы встречались ещё несколько раз, во время его приездов в Москву, а потом события конца восьмидесятых и начала девяностых развели нас на долгие годы. Я уже думал, что навсегда.

И вот однажды, стоя в очереди на регистрацию рейса Москва-Симферополь в аэропорту Шереметьево, я увидел впереди себя знакомую фигуру. Неужели Селезнёв? Я присмотрелся внимательно и понял – это он.

– Виталий! – окликнул я его.

Меня он узнал сразу, обрадовался, вылетел мне навстречу, подхватил, оторвал от земли, закружил.

Нам удалось при регистрации получить места рядом, спиртное в то время в самолётах продавали свободно, в общем, летели весело. Договорились созвониться и встретиться в ближайшие дни. Мы оказались практически соседями – я снимал на лето домик в Саках, а Виталька, уже находясь на пенсии, жил в старой отцовской квартире в Евпатории, которую летом они, как правило, сдавали отпускникам. Кроме этой, доставшейся от родителей квартиры почти в центре города, ему в наследство перешёл садовый участок в восемь соток, с маленьким, но добротным домиком, засаженный фруктовыми деревьями и виноградом. В этом доме на берегу лимана он и жил сейчас со своей семьёй.

Все эти годы Виталий так и продолжал работать в Северодвинске, всего вроде бы хватало, работа была интересная, дети подрастали, хорошо учились, старшая – Вера, уже готовилась поступать в университет. Но вдруг, на ходовых испытаниях подводной лодки нового поколения произошла авария в реакторном отсеке. Селезнёв был там, утечку удалось ликвидировать, но он и ещё несколько членов экипажа получили большую дозу облучения. И хотя все, кроме одного матроса, выжили, то стали инвалидами. Потом были госпиталя и больницы, сложные курсы реабилитации и санатории, в результате – Виталий пенсионер.

Так начались наши встречи с Виталием на крымской земле. Однажды он мне рассказал такую историю.

– Над Евпаторийским заливом всходило солнце. Пляжи были ещё пусты, лишь кое-где можно было заметить ранних купальщиков, да несколько рыбаков расположились на кромке прибоя со своими удочками в надежде на клёв, хотя был не сезон – середина июля. Пахло морем, сварливо кричали чайки. Было уже почти светло, и на фоне уходящего к горизонту моря был ясно виден плоский, хищный силуэт военного корабля. Выход из залива в открытое море запирал фрегат. Кажется проект 11356, подумал я. Интересно, что он здесь делает? Я осмотрелся, выбирая место почище, где мог бы оставить свою одежду. Увидел метрах в пяти от полосы прибоя удобный камень и остановил свой выбор на нём. Сбросив майку и шорты я вошёл в воду. Вода вкусно пахла йодом, водорослями, свежестью. Перед тем, как окунуться, я ещё раз бросил взгляд на корабль. Два катера береговой охраны типа «Соболь» неспешно барражировали вдоль побережья, тем самым полностью контролируя всю акваторию залива. Учения, что ли какие-то начинаются, подумал я и нырнул, поплыл под водой с открытыми глазами. Люблю наблюдать за жизнью морского дна. Вот пронеслась стайка хамсы, рак-отшельник спрятался в свой домик-раковину, а вот два краба-песчаника дерутся из-за остатков какой то рыбёшки. А вот и неожиданная находка – рапан. Мне пришлось вынырнуть, продышаться и нырнуть снова. Рапан исчез. Нашёл я его только с третьего раза, но раковина была пуста. Всё равно я взял её с собой и побрёл к берегу. На камне, где я оставил свою одежду, кто-то сидел. Приблизившись, я увидел странно одетого мужчину средних лет, он улыбался. На его чуть скуластом лице выделялись огромные солнечные очки в ярко-жёлтой пластмассовой оправе с розовыми стёклами. Голову покрывала соломенная шляпка с синим бантиком, а цветастая гавайская рубаха, наброшенная на плечи, открывала спортивного вида грудь, покрытую лёгким загаром. На шее висел бинокль. Весь этот ансамбль завершали жёлтые клетчатые шорты и синие замшевые мокасины, надетые на босу ногу.