О гномах и сиротке Марысе - Мария Юзефовна Конопницкая

деньги в нём от крови и слёз очищаются… Сто лет гореть будет. А если сиротский грош, то и все двести… Никому тот клад не даётся, пока вся обида не выгорит… А нашёл — с бедняками, с сиротами поделись, не то впрок не пойдёт. Эх, кабы мне найти!..»

Подстегнул Пётр кнутом свою клячу и поехал прямо на свет.

«Погаснет или нет? — думает. — Коли не вышел срок, обязательно погаснет».

Но свет не гас; наоборот, разгорался всё ярче. Из-под камней лилось радужное сияние, словно солнце играло в каплях росы.

У Петра сердце заколотилось. Мужичонка был он бедный, как церковная мышь, а тут ещё жена померла полгода назад, оставив ему сирот — двух белоголовых мальчуганов. Ребятишки, жалкая хатёнка, кляча да телега — вот и всё его богатство.

Хоть он и занимался извозом, скитаясь по дорогам в погоне за лишней копейкой, всё равно в доме частенько не бывало хлеба. Ох, пригодились бы денежки, ещё как пригодились бы!

Едет бедняга, а сам молится про себя и мечтает: «Вот куплю у соседа полоску, картошку посажу — ребятишки сыты будут…»

Вдруг видит — бегают, суетятся в этом сиянии малюсенькие человечки, от земли не видать; бороды длинные, одеты чудно, но вроде на людей похожи.

— Гномы! — прошептал Пётр, и по спине у него забегали мурашки.

Он натянул вожжи, торопясь свернуть в сторону, чтобы на глаза им не попадаться.

Да поздно!

Толпа гномов окружила телегу и ну кричать:

— Эй, эй, хозяин! Подвези вещички!

И, не дожидаясь ответа, уже корабкаются на телегу.

Один за дрожину уцепился, другой — за грядку, третий по спицам взбирается, четвёртый — по оглобле. Прямо напасть!

Стоит Пётр, глядит, что дальше будет, а на душе кошки скребут: и страшно и вроде стыдно бояться такой мелюзги. Как тут быть?

Но раздумывать некогда. Едва несколько гномов вскарабкались на воз, другие стали подавать им какие-то чудные ларцы, сундучки — от них-то и разливалось чудесное сияние, — швырять в телегу бруски золота и серебра, словно обыкновенное железо.

Вокруг стучало, звенело, сверкало. У крестьянина чуть в голове не помутилось — он уже и сам не понимал, во сне или наяву видит все эти чудеса.

То огнём полыхнут из ларца красные рубины — камни как на подбор, каждое с перепелиное яйцо; то даже посинеет всё кругом от голубых сапфиров, ясных, как небесная лазурь; то зелёный отсвет упадёт на лица от сундучка, полного изумрудов. Перстни, ожерелья — прямо глаза разбегаются, не знаешь, на что и смотреть.

И среди этих многоцветных сокровищ проворно хлопочут гномы, пёстрые, как тюльпаны весной.

Вот уже телега нагружена чуть ли не доверху. Последние сундуки и ларцы вынесены из Грота. И вдруг засиял чистый, яркий свет, будто утренняя звезда взошла. Пётр даже глаза рукой заслонил от внезапного блеска, а когда открыл, то увидел выходящего из Грота короля гномов в золотой короне, в пурпурной мантии и с золотым скипетром, в котором сиял огромный брильянт. От него стало светло как днём.

Оробел Пётр — отродясь не видывал такой важной персоны. Из царей он знал только Ирода, которого мальчишки на рождество показывали, обходя деревню с самодельным кукольным театром.

Растерялся он, не знает, что и делать: то ли поклониться маленькому королю, то ли удирать без оглядки.

Но король милостиво склонил свой скипетр и сказал:

Здравствуй, добрый мужичок! Близок путь твой иль далёк? Подвези-ка, удружи, Гномам службу сослужи!

И стал взбираться на телегу, в чём ему усердно помогали придворные, увиваясь вокруг, — каждому хотелось услужить королю.

Но влезть оказалось не так-то просто. Пурпурная мантия зацепилась за борт телеги, скипетр — за чеку, корона чуть с головы не упала, а красные златотканые туфли соскользнули с ног и провалились в сено.

Король изо всех сил старался вскарабкаться на телегу, но очень уж ему мешал его паж, по имени Колобок. Грузный, неповоротливый, как чурбан, он то на мантию наступит, то назад её потянет, а как стал в сене туфли разыскивать, и вовсе на короля повалился. Никакого от него проку: только зря под ногами путается.

Увидев, что гномы ничего плохого ему не делают, Пётр приободрился и даже прыснул украдкой в кулак, до того потешное было зрелище. Он не раз слышал, что с гномами надо хорошо обходиться и того, кто им угодит, они не только не обидят, а ещё и одарят.

Дед покойный сказывал ему, что гномы любят в хатах у добрых людей селиться — по запечкам, по мышиным норкам, а ночью вылезают и всякую работу по дому делают: масло за хозяйку собьют, тесто замесят, пряжу спрядут, да такую белую, ясную — прямо серебром отливает.

Но не всегда сидят они в избе. Случается, и на конюшню заглянут: лошадям гриву заплетут в мелкие косички, скребницей вычистят, да так, что шерсть, как зеркало, блестит…

А во время жатвы сядет гномик на меже и качает младенца, подвешенного в платке под ивой, чтобы спал крепко и не мешал матери жать.

Захнычет младенец — гномик ему песенки чудесные поёт. Потом, когда подрастёт ребёнок, песенки эти всплывают у него в памяти, словно кто их нашёптывает.

А люди, глядя на такого мальца, только головой качают да приговаривают:

«Что за чудо! Поёт и на свирели играет, будто кто его выучил!»

И невдомёк им, что он просто песенки вспоминает, которые пели ему гномы, баюкая