Двойной без сахара (СИ) - Горышина Ольга

— Обещаю, что никогда больше не спрошу тебя о матери.

— Даже если поцелуешь?

Церковь была крохотной, и мы сидели почти вплотную друг к другу, но сейчас его колено явно нарочно коснулось моего, и я поспешила отпрянуть от его лица.

— Ты чего дергаешься? Мы знакомы всего четыре дня. Слишком рано для поцелуя в церкви, не находишь?

И все равно он оставался слишком близко, а я уже почти сидела на своем рюкзаке, который лежал почти на самом краю скамьи, и действительно чувствовала себя пятнадцатилетней школьницей. Да и Шон, признаться, не выглядел сейчас взрослым мужиком. Глаза его слишком блестели. Наверное, Падди не зря наорал на школьного приятеля в пабе. Вот и пойми, когда мистер Мур говорит серьезно, а когда несет пьяную чушь. Но я-то трезва, несмотря на пиво и виски, а как поступают трезвые взрослые женщины?

Не опускают глаза, а жестоко расставляют все точки над Т и заодно над «Ё». К тому же, по-английски эта фраза прозвучит нейтрально и не заденет ничьих чувств, пусть и место для ее произнесения выбрано не самое удачное. Я набрала побольше воздуха и произнесла то, что никогда не говорила ни одному парню по- русски. Впрочем, по-английски тоже:

— You wanna fuck me? — Голос к счастью не дрогнул. — That's true, isn't it? (Тебе хочется трахнуть меня, не так ли?)

— Actually I don't, — ответил Шон без секундной заминки, вальяжно откинулся на спинку скамьи и устремил взгляд на распятие. (Совсем не хочется.)

Я окончательно уселась на рюкзак. Внутри все сжалось от сознания дурацкого положения, в которое я по-детски глупо загнала себя. Если в пабе я стала кумачом, в церкви стоило смертельно побелеть. Я скосила глаза на Шона: ирландец продолжал сидеть ко мне в профиль. Лицо его вновь стало маской. Он молчал, но тут, видно почувствовав мой напряженный взгляд, начал тихо посмеиваться, явно забавляясь моим замешательством. Наконец он заткнул рот ладонью и через мгновение уже говорил четко, голосом констебля, не глядя в мою сторону:

— Here in Ireland we do not fuck women. We ride them, — Шон выдержал паузу и, резко повернувшись ко мне, стиснул мои колени, будто испугался, что я грохнусь в проход. — Like a horse. Ah surely I'd love to ride you, but…

(Здесь в Ирландии мы не трахаем женщин. Мы объезжаем их как лошадей, (местный сленг, игра слов) Безусловно я хочу переспать с тобой, только есть одно

но…)

Лицо его засияло улыбкой шестилетнего мальчика: так невинно и мило, что вся моя обида на его смех вмиг улетучилась.

— You're faithful to your fecklng bastard, — закончил он без улыбки, а вот я уже не могла сдержать смех, не радостный, больше нервный, но так необходимый мне для разрядки. (Ты хранишь верность какому-то придурку.)

— I'm not a horse, Sean. I'm a stupid cow. (Шон, я не лошадь. Я глупая корова.)

Он остался серьезным, будто отвечал урок в католической школе:

— So, I can milk you Instead. (Ну тогда я могу подоить тебя.)

И тут мы оба расхохотались в полный голос, позабыв, что находимся в церкви, и я даже не сразу сообразила, что тыкаюсь носом ему в плечо.

— So, lass, I have nothing to offer you. Just myself, nothing more than Sean Moor, part bloodhound, part workhorse, all yours for a month or so, depends on the length of your stay on the Emerald Isle. Just say yes. (Милая, мне нечего предложить тебе, кроме самого себя, Шона Мура, смеси голодной собаки и рабочей лошади. Но все это будет твое на месяц или два, в зависимости от того, как долго ты пробудешь на Изумрудном острове. Только скажи — да.)

— No! — ответила я четко.

Шон слишком крепко держал меня и пришлось применить силу, чтобы высвободиться из его объятий.

— Let me know If you change your mind, — Шон поднялся, и я поспешила выскочить в проход, схватив рюкзак. — Now let's have some craie with those old stones. I have an Irish love story to share with you, lass. (Дай знать, если передумаешь. А сейчас пусть нас развлекают эти старые камни. Я поведаю тебе ирландскую историю о любви, милая.)

Он протянул руку. Я быстро накинула на одно плечо рюкзак и сжала его пальцы. Дурацкий разговор подарил странное спокойствие. Показалось, что я держу руку старого друга или брата — ни трепета, ни стеснения, будто между нами рухнула стена, созданная жалким подобием флирта, в который я тоже подбросила щепок, пусть и не нарочно. Нет, к чему врать? Мне нравилась эта игра. Я, кажется, впервые увидела в глазах мужчины желание. Пусть только животное, но я и не ждала от ирландского алкоголика и по совместительству водопроводчика чрезмерной романтики.

И все же меня умиляли его манеры. Аристократ в линялых джинсах. Он придержал деревянную калитку, пропуская меня вперед на узкую тропинку, и если бы не кресты, то проглядывающие в сочной траве желтые цветы и менее обильные облепившие основание церкви белые соцветия, названия которым я не знала, наполняли скорбное место летним духом русской дачи. На слишком узкой для двоих тропинке Шон все равно продолжал держать меня за руку, и его ботинки нещадно приминали траву. Мы медленно спускались с холма, и наш молчаливый путь определенно имел какую-то цель.

День разгулялся. Сквозь тучи проглядывало солнце, и мне даже захотелось скинуть куртку, хотя в тени раскидистых деревьев я даже поежилась. Шон тут же потянул меня на солнечный пятачок и заговорил, указывая рукой на два переплетенных ветвями дерева, образовавших над могилами арку. Корни одного безжалостно приподняли могильную старую плиту. Другую скрывал от нас ряд крестов.

— Это случилось в нашей деревушке два века тому назад, — начал Шон тихо. — Дочь богатого фермера влюбилась в нищего пастуха. Отец, конечно же, и слышать не желал про подобный союз. Вся деревня знала про горе влюбленных, но ни советы соседей, ни слезы дочери не изменили решения фермера: он назначил день свадьбы с достойным, по его мнению, парнем.

Я вздрогнула от легкого ветерка, и тут же руки рассказчика сомкнулись у меня на груди, защитив спину от холода. Я не оттолкнула Шона, в его жесте не чувствовалось никакой игры. Он продолжал спокойным голосом рассказывать деревенское предание.

— Тогда еще не венчали в церкви. Священник совершал ритуал в родительском доме невесты глубокой ночью, когда подходило к концу обильное застолье. Затем гости расползались по домам, а молодожены отправлялись в приготовленную для них постель. Но молодая жена сказала, что должна сначала прибрать в доме, ведь наши женщины сумасшедшие до чистоты. Однако думы ее занимали не домашние хлопоты. На свадьбу пришла вся деревня, и лишь ее возлюбленный не явился на праздник. На рассвете соседи сообщили, что у пастуха остановилось сердце, бедолага не сумел пережить разлуку с любимой.

Шон убрал руки, сорвал пару желтых цветов и сделал шаг к могиле. Я последовала его примеру, только направилась к той, которую прежде скрывали от меня другие кресты. И эта могильная плита оказалась повреждена корнями деревьев, однако не треснула. Выбитые буквы стерлись, и я не сумела разобрать ни имени, ни даты смерти. Я обернулась и встретилась глазами с Шоном, продолжая держать букет.

— Что на свадьбы, что на похороны было принято ходить всей деревней, но отец запретил дочери покидать дом. Только разве любовь слушает разумные слова?

Я отвернулась, присела подле могилы и аккуратно разложила цветы по плите.

— Девушка побежала краткой дорогой к дому любимого и, когда туда пришел ее отец, она уже стояла на коленях подле любимого, склонив голову на мертвую грудь. Отец хотел поднять ее, но в ужасе отпрянул: дочь тоже была мертва.

— Ромео и Джульетта прямо, — попыталась пошутить я, почувствовав спиной неприятный холодок от слишком серьезного лица Шона. Пересказывая сказку, пусть и грустную, надо улыбаться.

— Нет, яд и клинки не для настоящего чувства. Любое самоубийство — это аффект, на это способен каждый, потому что мозг в тот момент не задействован. В этой истории говорится, что тело само отказалось жить, само убило себя. Неужели ты не веришь в то, что это возможно?