В бой идут одни штрафники - Сергей Михеенков

Глава шестая

Воронцов бежал по густой траве, нагретой солнцем. Внизу, в тени, еще поблескивала роса, и сапоги его вскоре стали мокрыми. Автомат он держал на плече, диском кверху. Следом бежали пять человек из первого отделения: весь минометный расчет и вестовой Быличкин.

Артиллеристы тоже отрядили группу поиска, и она ушла левее, охватывая лесок с восточной стороны. Ветер отнес парашют на угол леса между полем и лугом, постепенно переходившим в болото. Самолет взорвался на краю поля возле дороги метрах в трехстах от их позиций. А летчика снесло к ним.

– Вон он! Повис! – крикнул Быличкин, поднимая винтовку.

– Не стрелять. Будем брать живым.

– Да у него ж, может, пистолет есть?

– А как же, пистолет у него обязательно должен быть. Астахов, Тарченко, Емельянов, заходите слева, отсекайте его от артиллеристов и гоните на луг. Можете сделать несколько выстрелов поверх головы. Но не заденьте нас. Емельянов – старший.

Пилот барахтался в стропах метрах в двух от земли. Парашют зацепился за верхушку березы. Летчик пытался его сдернуть, но белое полотно купола, подгоняемое ветром, только сильнее охватывало ветви высокого дерева. Наконец он понял, что усилия его напрасны, и обрезал стропы ножом. Внизу быстро освободился от ремней, вытащил из кобуры пистолет, огляделся и побежал в лес. Но было поздно. Оттуда уже гремели винтовочные выстрелы. Летчик тоже выстрелил несколько раз и побежал вдоль опушки.

– Эх, уйдет к артиллеристам! – прошептал Быличкин.

– Тихо, замри, – ответил ему Воронцов.

Они лежали в высокой траве. Слева болото, позади перелесок. В болото немец не сунется. Если немец сразу руки не поднимет, то побежит к перелеску, а значит, прямо на них.

Вскоре выстрелы послышались и со стороны опушки. Значит, и артиллеристы его заметили. Летчик, как и предполагал Воронцов, выскочил на луг, сделал еще два выстрела. Но тут же понял, что назад ему бежать некуда – там, среди берез, мелькали минометчики. Фашист бросился через луг, надеясь укрыться в перелеске возле болота.

– Тихо, ребята, – сказал Воронцов. – Не бойтесь, что он выстрелит. Встаем одновременно, по моей команде.

Воронцов вскочил на ноги, когда немец был уже совсем рядом, шагах в десяти. Дал короткую очередь под ноги бегущему. Тот шарахнулся в сторону и остановился как вкопанный, окончательно поняв, что бежать ему больше некуда.

– Хенде хох! – И одновременно предупредил своих: – Не стрелять! Не стрелять!

Летчик вскинул пистолет и прицелился. Воронцов увидел, как дрожит колечко дульного среза, как подравнивается оно, нацеленное прямо ему в лицо, в переносицу. Напряженными руками он держал прижатый к плечу ППШ. Достаточно давануть на скобу спуска, и очередь разорвет летчику грудь. Тогда – никакой опасности. Нажми на спуск – это и есть еще один и очень верный шаг к Зинаиде и Улите. Тем более что это ничего не стоит. Нажми, нажми, подталкивал его под руку тот, другой, кто просыпался иногда в минуты особой опасности.

Со стороны леса бежали минометчики, что-то крича. От опушки цепью шли артиллеристы.

Немец оглянулся. И Воронцов понял, что он не выстрелит. Пилот стоял, тяжело дыша и затравленно глядя то на Воронцова, то на обступивших его штрафников. Быличкин, воспользовавшись замешательством немца, тут же подскочил и выхватил из его руки вороненый офицерский «вальтер».

Подошли артиллеристы. Немца все рассматривали с любопытством.

– Кто ж он по званию? – поинтересовался пожилой сержант, один из артиллеристов. Одной рукой он торопливо утирал пилоткой пот со лба и шеи, а другой держал кисет.

– Важная, видать, птица.

– Отлеталась, птица…

Бойцы засмеялись. Закурили, не спрашиваясь командиров. Все почувствовали, что дело сделано, можно и расслабиться. А как солдату можно расслабиться на передовой, хотя бы и во втором эшелоне? Первым делом закурить и подумать о том, что снова смерть пронеслась мимо и ты остался живой.

Подошел старший лейтенант, артиллерист. Он напряженно посмотрел на Воронцова, козырнул небрежно и представился. Из его длинного представления Воронцов понял, что он заместитель командира полка по разведке, что полк отдельный, истребительный, противотанковый и что он, старший лейтенант, имеет приказ некоего подполковника Звягина захваченного летчика немедленно доставить в штаб.

– Это его оружие? – указал старший лейтенант на «вальтер» летчика, торчавший за ремнем Воронцова. – Дайте его сюда.

Воронцов вдруг представил, что сейчас может произойти, как посмотрят на него его бойцы, как потом встретит капитан Солодовников.

– Товарищ старший лейтенант, возможно, и ваш штаб нуждается в той информации, которую он может дать. – Воронцов кивнул на немца. – Но это наш пленный.

Сороковетов толкнул наводчика, и они тут же обступили летчика. Они сразу поняли ситуацию, да и не понаслышке знали характер своего взводного: лейтенант пленного не отдаст.

– Послушайте, – набычился командир разведки, – я не думаю, что штрафникам пленный летчик нужнее, чем штабу отдельного истребительного противотанкового полка эргэка.

Артиллеристов было больше, человек двенадцать.

– У меня во взводе, товарищ старший лейтенант, два артиллериста и два минометчика. Воюют все хорошо. Не сегодня завтра направим их в свои части.

– Ты, лейтенант, кем воюешь в своей гвардии наоборот? Замполитом?

Разведчик провоцировал на драку. А Воронцов знал, что артиллеристов в два раза больше.

– Я – командир первого взвода. В отдельной штрафной роте с декабря сорок второго. Понял? – тоже переходя на «ты», ответил Воронцов и, повернувшись, качнул стволом автомата бойцу-артиллеристу, чтобы тот отошел в сторону, уступил им дорогу.

– Что?! – И старший лейтенант схватился за кобуру.

– Я вот что скажу, ребята. Прежде чем уйти. – Воронцов опустил автомат, поставил на предохранитель и закинул за спину. – Если ваша не возьмет, то всех вас завтра направят к нам. Прямым ходом в гвардию наоборот. А вас, товарищ старший лейтенант, в штрафной батальон. Уже завтра вы будете сидеть в полуразрушенном окопе где-нибудь там, впереди, под Жиздрой. В солдатской гимнастерке последнего срока годности, и с винтовкой. И вспоминать, какой хороший у вас был штатный «тэтэшник».

Они протиснулись между артиллеристами, ведя под руки летчика. Тот понял напряженный разговор двух офицеров по-своему, решив, что старший лейтенант хотел его расстрелять. Потому что каждый раз перед вылетом им говорили, что русские немецких летчиков в плен не берут. Когда огненная трасса русского ЛаГГ-5 новой конструкции хлестнула по моторной части его Ме-109 и самолет начал падать, он решил не покидать горящей машины, потому что внизу было полно русских.

На опушке его обыскали. Обшарили все карманы, похлопали по полам летной куртки. Сняли планшет и сложили туда все, что он всегда брал с собой в полет: нож-стропорез, несколько плиток шоколада, пачку фотографий, часы. Он ожидал, что все вещи русские тут же рассуют по карманам. Но офицер все складывал в планшет. Серебряный медальон с фотографией мамы они вообще не тронули. Офицер открыл его, посмотрел, спросил:

– Wer ist das? Ist die Braut? [6]

Летчик вздрогнул от неожиданности. Русский неплохо говорил по-немецки.

– Nain, Herr Offizier, das ist maine Mutter [7] .

Русский офицер внимательно посмотрел на фотографию, вставленную в медальон, потом на него, молча кивнул и сунул медальон ему за пазуху. Одежду тоже не тронули, хотя сами одеты были плохо. Только «вальтер» по-прежнему торчал у офицера за ремнем. Что ж, это его трофей по праву.

– Товарищ лейтенант, а вы ловко шпрехаете по-ихнему, – сказал Сороковетов. – Что он сказал?

– Что это фотография его матери.

– Матери? – удивился минометчик. – У этого фашиста еще и мать есть?

– А ты что, Сороковетов, думал, что его Гитлер родил? – хлопнул по плечу наводчик Емельянов.

Все засмеялись. Настроение было хорошее. Летчика они, во-первых, захватили живым, во-вторых, никого при этом не потеряли, хотя немец яростно отстреливался и одна из пуль пробила Сороковетову голенище сапога, в-третьих, они отбили его у артиллеристов.

– Не могу представить, что у этих сукиных сынов есть матери. – Сороковетов шел впереди. Он то и дело останавливался и поглядывал на понуро идущего следом за ним летчика. – И они их тоже любят. И в письмах пишут: дорогая мамочка… Или что-то в этом роде.

– Нечто подобное они думают о нас, – сказал Воронцов.

– Это точно. Кто в плену был, такое рассказывают…

– Я в оккупации был, знаю. – Обычно неразговорчивый Астахов выплюнул изо рта травинку, поправил ремень винтовки. – Поедят и тут же в сад выходят, под яблонями присаживаются… А один все время пристраивался прямо возле крыльца. Мы жили в бане, под горкой. Вся семья там ютилась целый год. А бабка Груня ходила печку топить. Только ей они в дом ходить разрешали. Она их не боялась. Бабке девяносто три года. Ходила всегда с палочкой. И вот раз увидела этого ганса, который опять возле крыльца пристроился. Подошла да и толкнула тросточкой. Немец равновесия не удержал и сел на свою кучку…