Весь свет 1981 - Анатолий Владимирович Софронов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Будет тебе.
— Для меня ты все равно что пан.
Ветер утих. Гром гремел уже над чьими-то другими головами. Под дверцы погреба тянуло запахом свежести.
— Я, когда был такой, как ты, даже с вилами боялся близко подойти к коровам. Чего ты хочешь — садовод-огородник, розочки, фиалочки, цветная капустка… Отец отодрал меня кнутом, рассек мне ухо. Вот видишь? Я боялся кнута и коров. Пришлось выбрать, что страшнее.
— Я подойду к быку.
— Только так и надо, прямо с самого начала. Ты не маленький.
Погреб будто молнией осветила резкая вспышка электрической лампочки. Они даже вздрогнули.
— Наконец-то! Сколько можно было возиться, — прогудел Адамек.
Винца послюнил большой и указательный пальцы и отщипнул у свечки любопытный кончик фитиля.
— Пойдем?
— А чего здесь-то…
Адамек огляделся. Освещение в погребке стало слишком резким.
Адамек ополоснул стаканы, трубку и кувшин, поставил кувшин вверх дном на полку. Кулаком загнал пробку в бочку.
— Как зовут твою-то?
— Мария.
— К этому имени я, пожалуй, привыкну.
Дождь лил по-прежнему, по дороге стремительно несся сплошной поток воды. Они поплыли по течению, нагнув головы и зажмуривая глаза.
Капли, подгоняемые ветром, больно били по лицу.
— Черт!
— Споем?
Адамек начал, Винца подтянул не сразу.
Паренек чернявый,
тебя дома ждут,
вороным лошадкам
сена не дают.
Вороных лошадок
холил я и пас,
а мне, молодому,
кто на стол подаст?
* * *
В ярком сиянии солнца отчетливо вырисовывался черный цвет.
В черной комнате белел гроб.
Цветы увяли.
Привели вороного. На глазах у него были шоры, в гриве черные ленты. С одной стороны его вела под уздцы Марта, с другой — тихо плачущая Марина. Маргита стояла перед домом в длинном белом платье и черной накидке, держала в руке сломанную свечу, которая уже никогда и никому не осветит путь.
Вороной стоял перед открытой дверью. У него подрагивали ноздри, и всего его била дрожь.
Ударили в колокол, потом заиграли трубы, им аккомпанировали барабан и чистые девичьи голоса.
Вороной вскинул голову.
К небу поплыл запах кадила.
Вынесли гроб.
Серебряный крест указывал дорогу.
Маргита. Белый гроб. Черный конь.
Футболисты, авиамоделисты, водолазы, клуб верховой езды — все это было с Олином, пока он не уехал на каникулы.
Тяжелые звуки музыки, тяжелая поступь.
Солнце.
На дорогу осыпаются белые цветы каштанов.
Винца вспомнил слова поэта:
Продувают ветры дом на склоне,
там, в тени дороги, ряд черешен
лепестки цветов на раны сыплет,
и Морава забирает души грешных.
* * *
Надежно пристегнутый к сиденью ненадежного автомобиля, Винца взял курс на север. На Высочине еще только зацветала сурепка. Чтобы ехать, надо было ехать быстро. Убежать, перепрыгнуть из горечи мрака в сияющий день.
Не самый лучший выход, Винцик.
Пусть даже глупый, чем никакой, Винцик.
Все лучше, чем видеть пустую улицу, покрытую растоптанными веточками барвинка и каштанового цвета. Что угодно лучше свежезасыпанной раны земли.
Колеса мягко шелестели по шоссе, впереди — булыжник.
Леса теряли колючки, становились мягче, льнули к людям.
* * *
Винца позвонил и стоял в ожидании. Мир вокруг еще покачивался и кружился перед глазами, когда Винца, прихрамывая, вылез из машины. Открыла дама в дедероновом платье цвета морской волны, воздушном, нежном — только дунуть.
— Добрый день. Мария дома?
— Мм… — Дама уставилась на Винцу, словно он вел за собой на поводке козла. Винца невольно оглянулся: да нет же, он стоял у калитки палисадника один. Посмотрел на табличку с номером дома: все совпадало. Улица называлась «К Блаженству». Уж такое название мудрено забыть. Единственное, что он мог перепутать, так это город или полушарие.
— Вы по делу?
— Я приехал просто так.
— Откуда, смею вас спросить?
— Издалека.
Кто готов очертя голову мчаться невесть куда, тот не придает значения бессмысленным мелочам. Весь предыдущий разговор Винца считал никчемушным.
— Ваше имя?
— Винценц Адамек. И еще я учусь на пана. — Винца улыбнулся, и уверенность дамы-охранительницы поколебалась. Она неопределенно скривила верхнюю губу. Ей могло быть как тридцать, так и пятьдесят. Все же скорее пятьдесят, если Мария ее дочь.
Дама пошла в дом походкой, какой привыкла ходить смолоду. А Винца подумал, что козел еще не самое большое несчастье в доме.
Мария прибежала запыхавшись, в дедероновом платье цвета морской волны, воздушном, нежном — только дунуть.
— Откуда ты взялся?!
— Да так. Уехать, что ли?
— Сумасшедшенький… Входи… Или нет, погоди секунду. Пусть тебя все как следует разглядят.
Винца окинул добродушным взглядом окна ближних домов. Занавески трепало сквознячком.
— Ты не забыла, что вечер у нас занят? — ласково напомнила Марии мать.
Мария досадливо отмахнулась и подмигнула Винце:
— Я вас познакомлю.
Винца мигнул в ответ. Еще несколько дней назад он тут же убежал бы, только волосы развевались бы.
— Это Винца Адамек. Мы дружим, ясно?
— Оч-чень приятно… Конечная.
Винце тоже было очень приятно.
Пан Конечный выразился несколько невнятно. Он сидел с рюмкой бехеровки в кресле перед телевизором и смотрел «Дикую Бару»[11]. Когда охотник наконец-то нежно поцеловал Бару перед пылающей часовней, пан Конечный спросил:
— Выпьете?
— Спасибо, — ответил Винца.
— Нет так нет.
— Видишь! — Пани Конечная показала на экран.
Охотник, красивым движением обняв Бару, уводил ее к сияющему горизонту. Рядом шла его лошадь.
— Для этого тебе понадобились бы охотник и лошадь.
Мария щелкнула выключателем телевизора.
— Ну, рассказывай, что у вас нового. Кто умер, кто женился? Он, когда ни приедет из дома, всегда-то у них кто-то умер.
— Ну что ты! — Пани Конечная вежливо наклонила голову. — А вот в газетах пишут, что в деревне чистый воздух.
— Хлеб убрали… — вмешался пан Конечный.
— Еще и не начинали.
— Дорогие, нам пора идти. Пан… Пан…
— Винценц.
— Пан Винценц извинит нас.
— Чего ему извинять? Он пойдет с нами.
— Но, Мария…
— Мы с ним можем пойти и одни!
— Будь добра, зайди в ванную, поможешь мне привести в порядок прическу.
Воздушная пани Конечная отшуршала, Мария со строптивым видом скатывала ковер.
— Ужасно, — пробасил пан Конечный. — Не понимаю, как можно добровольно войти в этот дом.
Винца чувствовал себя настолько в гостях, что добродушно кивал и с неизменной улыбкой воспринимал все, что видел и слышал.
— Но получится страшно неловко, когда ему придется самому заплатить за себя, — шипела пани Конечная в ванной. — Почему ты меня не предупредила, что кого-то ждешь?! Я могла бы приготовить бутерброды.
— Мама, мне
