Весь свет 1981 - Анатолий Владимирович Софронов

свежим ветерком серебристо трепетали листочки тополей. Луга еще нежились под кисейными покрывалами.

Вокруг колокольни вились голуби, вплетая синие ленты липам в волоса.

За которым из окон просыпается теплая девушка?..

Кто-то надрывно храпел.

Винца еще толком не проснулся, отцу тоже было не до разговоров.

Посреди скотного двора они разбрелись каждый в свою сторону. Марика, теряя на ходу тапочки, тащила молочные бидоны. Через два-три шага она останавливалась, ставила бидоны и наклонялась, желтые волосы переброшены через плечо, а растянутую футболку лучше б она и вовсе не надевала.

Винца встал, Адамек оглянулся. Замычала корова, протарахтела тележка. Винца нырнул в конюшню.

В стойле стоял один вороной. Чуть повернув голову, он насторожил уши.

— Доброе утро.

Храстек почесал себе живот, потом затылок. Под ногами у него путалась рыжая кошка, гордо показывая свое потомство — четырех черно-белых котят.

— Меня послали вам помогать.

— Что делать?

— Не знаю.

— Тогда беги домой.

В конце прохода стояла деревянная тачка, центнеров эдак на пять навоза. Берясь за ручки тачки, Винце пришлось сделать «руки в стороны», как по команде на гимнастике.

Все начинается с навоза… А кончается?

Вилы торчали, воткнутые зубьями в щель между досками.

— Куда ты? Это Олина конь. — Храстек осклабился и показал подбородком на двух здоровенных меринов. Один белый, другой рыжий, оба с золотистыми гривами и хвостами.

Винца вспомнил академика Рихарда, неравнодушного не только к английским полукровкам, но и к особенным мутациям окраски своих обожаемых полукровок. Винца вонзил вилы в навоз.

— У нас есть один преподаватель в институте, он ездит читать лекции даже в Прагу. Так и ездит между Брно и Прагой. Знаете, на чем? На мотоцикле «Пионер».

Храстек недовольно причмокнул:

— А на чем же ему ездить? На лошади?

Винца кивнул.

— И без шлема.

Однажды они три дня ехали с этим преподавателем до Слатинян: во всех придорожных трактирах у того были друзья.

— Все учатся, кругом одни ученые, — ворчливо завел Храстек. — Я всего три класса городской школы кончил, а мы с тобой оба одинаково за конским хвостом ходим. Моя благоверная и подавно один класс кончила, а уж какая образованная! Тебе о ней еще ничего не рассказывали?

В этом Винца не признался бы и под пыткой «испанским сапогом».

— Гуляет она от меня.

Началось это еще на курорте. Мало ли мерзостей начинается на курортах? А наружу все вышло этой зимой, сразу после сретенья. Пани Храсткова поехала на два дня к приятельнице, с которой познакомилась во время отпуска, а вернулась через полтора месяца в положении. В деревне, куда она ездила, оказывается, вспыхнула эпидемия ящура и оттуда никого не выпускали.

Да уж, животные с незапамятных времен роковым образом влияли на судьбы людей.

Олин вошел в конюшню на цыпочках. Вытянув губы трубочкой, он пропел вороному что-то нежное. Потом поднял руку, раскрыв ладонь, и зажмурился, провел пальцем по блестящей черной шерсти, и кто знает, что он там видел за смеженными веками, какие пейзажи, какую жизнь?

— Пошли выйдем, — прогудел Храстек.

Они сели на буковую колоду, закурили.

— На этом вороном никто не сидел, один Олин. Ты представить себе не можешь, что этот сукин кот вытворяет, когда к нему подходят другие.

Винца подумал о вчерашнем вечере. Видно, вороной с уважением относится и к гостям Олина.

* * *

Они с Храстеком поехали за свежей люцерной для поросят. Лошади покачивали тяжелыми головами, поскрипывала телега на резиновых шинах, поскрипывали постромки.

Прямая, ровная линия горизонта, и пейзаж вокруг то однообразно скучноватый, а то величественный, таинственный, как хранящий нечто неведомое расписной сундук. Спрятанное в нем угадывалось по небольшим выпуклостям, как на теле великана. Пригорки, словно нигде не начинаясь и нигде не кончаясь, были очерчены мягко и неуверенно. Равнодушный взгляд скользил по ним, не задерживаясь. Но они были здесь и на каком-нибудь одном, обычно самом видном, месте обозначались березой, орешником, бело-зеленым погребком, черным крестом. Как будто жизнь, укрытая где-то глубоко, в одну из сказочных ночей взвилась в небо и вернулась в измененном для человеческих глаз виде.

Косилка и конные грабли. Реквизит фантастически несуразный в сравнении с изящными по очертаниям силосными башнями за околицей деревни. Но косилка и грабли тоже здесь. И пока Храстек ездит на лошадях и под мерный ритм их бега разбирает женин грех, они будут жить и выполнять свое назначение.

Одного коня они впрягли в косилку, другого в грабли. Сидеть на металлических сиденьях только с виду было удобнее, чем на сломанном суку.

Гулко затарахтел привод косилки.

Когда Винца нажимал на педаль, выщербленный гребень меж огромных железных колес с легким звоном поднимал длинные зубья, загнутые в виде загребущих алчных пальцев, и на землю падал тяжелый вал скошенной люцерны.

Они нагрузили телегу выше грядок и с этим топырящимся во все стороны грузом, истекающим соком и ароматом, двинулись в деревню.

* * *

Около полудня лошади сами остановились у корчмы, под каштаном.

— Пропустим по одной, — объяснил Храстек. — Или по три.

Храстек опрокидывал в себя пиво, будто мензурки лечебного сиропчика. Глаза его повеселели, и слова полились неудержимым потоком. После шестой кружки он все понимал, в том числе и сложность взаимоотношений между людьми.

Корчмарь держался словно вытесанный из глыбы мрамора монумент и запотевал так же безропотно, как и камень перед дождем. Человеческого у него осталось только рука, открывающая и закрывающая сверкающий хромированный кран.

— Они все смеются надо мной. И вон тот старый хрыч за стойкой тоже будет покатываться со смеху, пока брюхо не надорвет. Мы с тобой отсюдова уберемся, а он сразу дунет к своей благоверной, чтоб разобъяснить ей, какой я есть дурак. А сейчас ему всего дороже пиво, которое мы выпьем. Чего он только не терпит, абы заработать побольше. — Храстек потряс в нетерпении кулаками перед своим лицом. — На его-то старую каргу никто не полезет! Куда ей! Рычагом пришлось бы подымать!

Корчмарь не реагировал.

Храстек даже разбил себе суставы согнутых пальцев о край стола:

— Не видишь, я допил?!

Корчмарь отвернул кран. На лоб ему села муха. Не дождавшись, пока кружка покроется шапкой белой пены, она улетела.

— Но попомни мои слова: недолго им надо мной потешаться! Есть у тебя ром?

Рому было сколько угодно, и у Винцы мороз пробежал по спине от недоброго, хотя и необъяснимого, предчувствия. Что-то в Храстеке насторожило Винцу, еще когда утром тот разглядывал свои ладони.

— Я скоро наведу порядок! Ты будешь свидетелем! Чтоб я надрывался за-ради какого-то паршивого подлеца?! Пошли ко мне.

— Что мне там делать?