Следствия самоосознания. Тургенев, Достоевский, Толстой - Донна Орвин

«Хорь и Калиныч» был вкладом Тургенева в первый номер обновленного «Современника» под редакцией Панаева и Некрасова. Рассказ имел такой значительный успех, что вскоре у Тургенева и его друзей возникла идея создания сборника подобных рассказов; еще шесть вышли в 1847 году, шесть – в 1848-м и три – в 1849-м. Революция 1848 года в Европе и последовавшее за ней политическое давление со стороны правительства Николая I стали препятствием для немедленного осуществления этого плана. Отдельное издание не имело шансов появиться вплоть до 1852 года, но даже и тогда московский цензор, разрешивший его, был уволен от должности.

Подобно «Фаусту» в интерпретации Тургенева в его статье, «Записки охотника» были начаты без какого бы то ни было плана. Мы судим об этом на том основании, что, хотя идея книги и возникла в 1847-м, «Хорь и Калиныч» при издании в «Современнике» не имел нумерации в отличие от последующих рассказов, предназначавшихся для сборника. Этот факт позволил комментаторам академического ПССиП Тургенева сделать вывод, что ко времени публикации рассказа у Тургенева еще не было мысли о цикле очерков, связанных общей тематикой[119]. Более того, специально для отдельного издания в 1852 году он написал всего один рассказ – «Два помещика», – и ни один из ранее созданных текстов не подвергся при подготовке отдельного издания существенной переработке. Позднее, в начале 1870-х, Тургенев добавил к циклу еще три рассказа: «Конец Чертопханова», «Стучит!» и «Живые мощи». На основании последнего факта мы можем сделать вывод, что форма или план книги, сложившийся у Тургенева при ее первом издании, оставался открытым для новых рассказов. Тем не менее уже в 1852 году книга как единое целое приобрела в его сознании определенную форму, которая потребовала реорганизации хронологической последовательности текстов, исключения из нее «Дневника лишнего человека» (1850) и включения в ее состав «Гамлета Щигровского уезда» (1849)[120].

В статье о «Фаусте» Тургенев характеризовал его создателя как «поэта по преимуществу, поэта и больше ничего». На этом основана и сила Гёте, и его слабость: его заботит только человеческое, мирское, посюстороннее, он отвергает любую религию – как догматическую, так и философскую[121]. Гётеанскую основу «Записок охотника» также составляет приятие автором всего человеческого, но в тех условиях, в которых Тургенев писал книгу, приятие само по себе, в узком и широком смысле, подразумевало прямую и безотлагательную моральную и политическую цель – отмену крепостного права в России.

И если «Записки охотника» тем не менее продолжают жить как произведение искусства, все еще читаемое сегодня, то потому, что в них была поставлена задача, безусловно связанная с конкретной авторской целью, но все же более широкая и универсальная, чем та, которую Тургенев ставил первоначально. Как в романах Троллопа, в «Записках охотника» разворачивается широкая картина русского сельского, поместного общества, по мере того как вымышленный повествователь-охотник перемещается с места на место, наблюдая деревенскую жизнь. Вместе с тем конкретная задача Тургенева состояла в том, чтобы ожидания его повествователя, основанные на существующих социальных стереотипах, постоянно опровергались. В «Записках охотника» открыто утверждается, что природа всегда одерживает верх над воспитанием – так, как это происходит в первом же рассказе цикла «Хорь и Калиныч». Герои-крестьяне этого рассказа, конечно, не могут переступить границ своего социального положения, но они могут в этих границах трудиться над осознанием смысла и целей своего индивидуального бытия. Хорь, к примеру, не хочет выкупать свою свободу у глупого помещика, владельца крепостных, так как считает, что большего успеха добьется, оставаясь крепостным, нежели став свободным; тем не менее, в границах тех социальных структур, которые он признает, не бросая им вызова, он добивается успеха в самореализации и ведет жизнь более достойную, чем жизнь его хозяина.

Вновь и вновь тургеневский рассказчик удивляется непредсказуемому поведению его «материала», и сюжеты некоторых рассказов выстраиваются как заслуженное возмездие наблюдателю и создателю «типов». «Мой Сосед Радилов», например, своеобразный рассказ-тайна, в центре которого психологическая динамика радиловского домашнего хозяйства. Рассказчик, охотясь на куропаток в заброшенном и на вид необитаемом имении, пугает выстрелом девушку, после чего немедленно появляется помещик Радилов с выражением неудовольствия по поводу случившегося; рассказчик приносит извинения и неохотно принимает приглашение на обед. Когда они входят в усадьбу Радилова, рассказчик видит «типичный» заброшенный двор и огород и принимает хозяина за «типичного» степного помещика, подобного Полутыкину, хозяину Хоря и Калиныча. Но Радилов опровергает ожидания рассказчика: оглядывая свои владения, он произносит вслух то, о чем рассказчик в это время думает, – что он, возможно, и не хочет оставаться на обед, и обезоруженный рассказчик вынужден убеждать Радилова об обратном. В доме господствует атмосфера печали и распада, и вновь рассказчик интерпретирует Радилова, бездетного вдовца средних лет, чья жена трагически погибла при родах, в контексте этой домашней атмосферы. Федор Михеич, бывший провинциальный бонвиван, ныне старый жалкий приживал, живет с Радиловым и поет и пляшет в качестве платы за проживание. У рассказчика его выступления вызывают отвращение, и Радилов, заметив это, велит Федору Михеичу остановиться. В течение визита рассказчику открывается, что он не может отнести Радилова ни к какой привычной категории, он не «типичен»; это касается и тихой молодой золовки Радилова Ольги, участницы его домашнего хозяйства. Истина открывается только в свете последующих событий. В один из более поздних визитов рассказчик узнает, что Ольга и вдовец Радилов сбежали, оставив старуху-мать Радилова оплакивать свои предсмертные годы. Социальная типичность в этом рассказе ниспровергнута тайным движением сердца человека, готового, подчиняясь страсти, противостоять не только социальным условностям, но и моральным обязательствам.

С одной стороны, эта история развертывается вокруг рассказчика – лица, воспринимающего проблематичность ситуации: атипичное поведение Радилова и «необъяснимое» поведение Ольги. В этом смысле рассказ можно определить как исследовательский, «научный», объективный отчет. С другой стороны, задача рассказа, как и в большинстве рассказов в «Записках охотника», состоит в исследовании индивидуальных свойств личности. Наконец, важно, что исследование приводит к результатам, которых наблюдатель никак не ожидает, но он при этом остается верен своей профессиональной роли, и неожиданные результаты его наблюдений для него убедительнее его воззрений. Рассказчик поначалу ошибочно воспринимает героев как «социально» детерминированных, тогда как на самом деле их характер и поведение определяет природа.

Есть у рассказа и соответствующее философское измерение. Ф. И. Тютчев, прочитав отдельное издание «Записок охотника», писал жене в 1852 году об этой книге: «В ней столько жизни и замечательная сила таланта. Редко соединялись в такой степени, в таком полном равновесии два трудно сочетаемых элемента: сочувствие к человечеству