Непарад (СИ) - Воронков Александр Владимирович

Хотя какая сиеста зимним утром...

Я дотопал почти до крайних домов, когда позади послышалось приближающееся чавканье копыт и поскрипывание. Отойдя вправо, ближе к стене, чтоб не оказаться забрызганным грязью, я обернулся посмотреть на местный гужевой транспорт. Взгляду горожанина двадцать первого века автомобили гораздо привычнее повозок и на вышедшую на улицу лошадь люди глядят с тем же интересом, как на зебру в зоопарке или настоящего киноартиста: разве что не пытаются накормить морковкой или выклянчить автограф. Нам, реконструкторам, с этим проще: периодически на мероприятиях появляются на своих конях парни из клубов, воссоздающих кавалерийские подразделения. Изредка даже удаётся увидеть реплику тачанки с установленным 'максимкой'. А здесь разновсякие повозки - единственная альтернатива поездам, которые, к тому же, намертво привязаны к не такому уж большому количеству желдорпутей. Нет, автомобили, наверное, есть... Где-то в столицах. По крайней мере за всё время пребывания в этом времени я не видел ни одного. Конечно, для экологии это хорошо... А так - не очень. Я цивилизацией избалован, да и профессиями нормально владею лишь двумя: шоферюги да автослесаря. Остальные навыки - так, попутно...

- Эй, парень! Чего к стене тулишься? Не бойсь, не зацеплю!

Водитель кобылы, русоусый дядька средних лет в обрезанной на уровне бёдер подпалённой шинели, темнеющей на плечах следами споротых погон и чёрном треухе из лохматой собачьей шкуры, натянув вожжи, затормозил своё средство передвижения рядом со мной. Он примостился на приспособленном к тележной грядке обрезке доски, спиной опираясь на днище здоровенной бочки, в горизонтальном положении занимающей всю длину повозки.

- Куда топаешь-то? А то, можа, по пути, так залазь тогда, подвезу.

Позитивный какой мужик, однако, попался. А что бы и не проехаться?

- А ты сам куда едешь?

Возчик пожал плечами:

- Да куда мне ездить-то? По воду, понятное дело. Второй раз уж нынче. Ну, так что?

- А давай! Спасибо, земляк! И правда: лучше плохо ехать, чем хорошо идти, как люди говорят!

С этими словами я взгромоздился на телегу. Правда, задница тут же соскользнула с грядки, но бочка не дала растянуться. Дядька хлопнул поводьями, как-то по-особому причмокнул и немолодая пегая кобылка покорно повлекла потяжелевшую телегу. Скорость оказалась не на много больше, чем у быстро идущего пешехода, но я на этом не заморачивался: город маленький, спешить некуда, а так хоть ноги от ходьбы отдохнут малость.

Возчик оказался разговорчивым, видно, из-за специфики профессии мужику не так много приходилось общаться, а характер требовал:

- Ты чей такой будешь, парень? Что-то я твоё обличье не припоминаю.

- Да вроде свой собственный. Сегодня приехал. А ты что, всех в лицо здесь помнишь?

Водовоз подкрутил ус:

- Всех не всех, однако многих. Как-никак, с малолетства тут живу, только на царскую службу и уезжал, пять годочков - а вспомнишь - будто бы неделька единая. Ты, я погляжу, тоже из служивых?

- Было дело.

- То-то я и гляжу: вроде из солдатов. Кличут как?

- Андреем.

- Православный, значит. Это хорошо. А то я уж думал - не дай бог, поляк попался. А меня все Валерием кличут. Чудное имя, вроде, но важнецкое. Святой мученик такой был, за веру Христову претерпевший. Водовоз я здешний: как вчистую из полка списали, так скоро пять лет, как этим промышляю. А ты, Андрей, каким ремеслом кормишься? - на лице отставного воина блуждала добродушная улыбка, но взгляд был жёсток и внимателен.

- Автослесарь я. Сход-развал, электрика всякая и прочее, что в машине есть. Ещё шофёром могу, но откуда здесь автомобилю взяться? Не Москва...

- Слесарь - это хорошо. Слесаря, парень, без куска хлебани в жись не будут! Ты, как я понимаю, сейчас вроде работу шукаешь? Знакомое дело: сам такой же с китайской войны пришёл: привык за пять годов на всём казённом, а тут пришлось, по Писанию, в поте лица пропитанье добывать. Ты на паровую мельницу сходи, поспрошай, и в депу - тоже. А не возьмут - так ступай в Сувалки, там уж точно место будет. Только послушай моего совета: как чуток деньжат заведётся - ты солдатское-то смени на цивильную одёжу. Не любят тут поляки солдатов, могут и в личность сунуть, и булдыганом в висок запустить... Ты, кстати, почто обмундировку-то перекрасил? По уставу рубаха ж белая должна быть, ради опрятности и для радости глазозрительной.

А ведь действительно, я и не подумал, что до Русско-японской у нашей армии защитной формы не было: так и ходили в белых гимнастёрках цепями на пулемёты... Народу положили из-за этого много лишнего. У Куропаткина в войсках даже в грязи измазывались, чтобы уберечься.

- Это, дядь Валера, для маскировки. Чтобы враг издалека не разглядел.

- Вота как... И то дело. Хотя не обессудь: вид у тебя не тот! Была б шинель - ещё и ничего бы, ан нету. Пропил, что ли? Да не спорь, 'племянничек': сам вижу, что пропил. Я ить понимаю. Я и сам погулять не прочь! А чего ж не погулять, когда во благовремени и в доброй компании?

А ты кем в армии служил-то? Пушкарем или, к примеру, сапёром? В пехоту вашего брата слесарей забривать расчёту нету. 'Длинным - коли, прикладом - бей' - этому каждого Ваньку из деревни выучить можно, а вот которые по механической части - те все наперечёт. - На старого солдата нахлынули воспоминания, которыми он решил щедро поделиться со случайным попутчиком.

- Вот у нас в роте, к примеру, был такой Сёмка Жук, он до солдатчины у часовщика в Нижнем в учениках ходил, а после в подмастерьях. Чудной парень был: сам глиста-глистой, разве что грудь широкая, вечно левофланговым стоял. Зато голос такой солидный, басистый. И вечно, как говорить начнёт, так на 'о' напирает, что будто поёт. Его благородье ротный Шварц его ещё 'феноменом' обзывал, ну и дураком, понятно. Потому, говорит, тебе, феномену, учиться надо было, может, в царской опере пел бы, а не шомпол по стволу гонял с прочими дурнями. Так тот Сёмка раз взялся взводному фельдфебелю наградные часы за стрельбу чинить. Всё честь по чести сделал. Уж как офицера про то прознали - сказать не могу, то мне неведомо. Да только уже на другой день его мы только в церкви на молитве, да при кормёжке, да после отбоя и видели: человеку сразу послабления в службе пошли за его умения. Всем офицерам часы в порядок поприводил - и луковицы, и ходики по квартирам, а у полполковника Гнилорыбова даже хронометр корабельный англичанской работы - уж и не знаю, откуда тот его раздобыл. Потом его в ружейную мастерскую перевели, так он во всём полку бинокли всякие попеределывал, а уж винтовок неисправных и вовсе не осталось: даже старые берданки, что давно по ящикам лежали на случай билизованых вооружать, как на царском смотру блестели. Хороший был парень, душевный. Жаль, помер не по-хорошему.

- Как это - 'помер'? Убили, что ли, или от дедовщины повесился? В смысле - жить расхотелось? Так ты же говоришь, начальство его ценило, а к таким вроде не особо цепляются...

- Не, не вешался, Господь с тобой! - мой попутчик быстро перекрестился. - Грех же неотмолимый! Нет, паря, не повезло ему в другом: усёрся. Мы как Пекин-то штурмой взяли, так генералы дозволили погулять малость. Ох, и напился я тогда у ходей ихнего ханшину! За малым от полка не отстал, добро, что начальство по городу патрули послало нашего брата собирать, которые на своих ногах не держались. Ну, а Сёмка - какой с него питух, с хлипкого такого? Так, одно название. Он больше насчёт пожрать: с измалетства голодал в людях, оно и понятно. Помню, всё говорил, что только в армии, спасибо Государю-Императору, вволю хлебушка наелся ржаного, да кулешу с салом. Кашевар у нас знатный был, Пал Макарыч: куховарил так, что ложкою не провернуть.

Старый солдат, разулыбавшись своим воспоминаниям, вновь подкрутил усы, да так, что кончики на какое-то время свернулись, как пружинки.

- Ну так вот, Жук тот, с прежней-то голодухи, очень пожрать обожал. А тут, в Пекине том добыл где то корзину слив. Да такую здоровую - пуда полтора, не меньше! Вот значит как. Понятное дело, с товарищами поделился, фельдфебелю, опять же, как полагается, отсыпал, писарю тоже два котелка. Но нам-то те сливы - так, баловство. Закуска с них так себе, слабовата против русского огурчика, не говоря про сало. Так что не особо мы их и потребляли тогда. А Сёмка, с проста души, под стенкой крепостной уселся, чтоб, значит, солнышко не напекало - а злое в Китае солнышко, скажу я тебе, не то, что тут! - и давай ту хрукту уплетать одну за одной. Вот как сейчас помню: сидит, жрёт, косточками плюётся, когда и к фляжке приложится. Ну, что там дальше было - не видал, врать не стану, потому как ушёл тогда. Только как наш полк за город вывели и мы там лагерем встали, тут Жука нашего и скрутило. Не поверишь: в двое суток мужик помер. Доктор говорил - дезертирия болячка называется. Так он вроде как и не дезертир, чего бы ему такую напасть? Как по мне, приврал тогда доктор, чтоб нас припугнуть. Просто дрищ кровавый на Сёмку напал, и боле ничего. Там под Пекином и схоронили: кладбище там русское сейчас немалое, и всё больше солдатики лежат. Который пулей стреляный, которого болячка извела, а кто, как Жук, по дурости скончался. Это я к тому, до чего голодуха довести может! Не голодовал бы он до того всю жизнь, считай - может, и не зарвался б!