Курсистки - Марина Болдова

– О чем задумалась? – Вика слегка ткнула ее в бок.

– Как к ней попасть, не знаешь?

– К Ядвиге? На третий этаж и прямо по коридору до конца.

– Спасибо, – Ксюша поднялась с кровати, на которой сидела, поджав под себя ноги.

– Не на чем. Ты, главное, не пугайся ее. Она, как бы тебе сказать, несколько необычная тетка.

– Я ничего не боюсь, – голос у Ксюши был спокойным.

– Храбрый, маленький утенок…, – пропела Соня, но, заметив Ксюшин взгляд, осеклась.

– Девочка не так проста, – протянула Соня, когда за Ксюшей закрылась дверь.

– Обломается, – небрежно бросила Вика, доставая из сумки сигареты, – Покурим?

– Не хочется, – Софья подумала, что проблемы у нее будут не с наглой дурочкой Викой, а с тихой, умной Ксюшей.

Глава 25

Ей не исполнилось еще и восемнадцати, когда произошли три события: Агнесса окончила школу, поступила в институт и влюбилась. Как произошло последнее, заметила не она, а Мария. Однажды старенькая уже гувернантка, подавая чай Агнессе, пролила на ее пышную юбку чуть не все содержимое чашки, а та и не заметила. Мария испуганно посмотрела на свою воспитанницу, которая широко раскрытыми глазами смотрела в окно, тронула ее за плечо и, получив в ответ бессмысленное «А?», поковыляла за отцом. Они смотрели на Агнессу уже вдвоем, грустно и понимающе. Мария первой спросила, кто он? Увидев зардевшуюся дочь, Лазарь глубоко вздохнул и убыл к себе в кабинет. Мария выспросила все. Она вытягивала из Агнессы данные на избранника с дотошностью следователя НКВД. И Агнесса не выдержала. Пообещав привести Эдика на чай, Агнесса убежала к себе в комнату менять мокрую юбку. Эдика она привела. Обаял он сразу и Марию и отца. Безумно счастливая в своем девичьем неведении Агнесса, получив одобрение самых близких ей людей, вся открылась навстречу новым ощущениям. Десятилетняя разница в возрасте ею не замечалась, то, что Эдик нигде не работает, тоже. Главным были букеты, шоколад в красивой коробке и ночные поцелуи под луной. Отец насторожился первым. Не работать было не принято. Странным казалось и то, что у парня есть деньги. Он долго корил себя за вмешательство в жизнь дочери, но осторожность опытного партийца взяла верх: он стал наводить о нем справки. Когда его друг положил перед ним прописанный мелким почерком лист, Лазарь не ждал ничего дурного. Ну, мелкие прегрешения, безалаберность молодости. Хотя, какая уж тут молодость! Эдуард Барковский был карточным шулером. Поймать этого математически гениального игрока было не под силу даже вездесущим органам. За ним просто следили, надеясь на нечаянный прокол. В разработке была и дочь Лазаря.

В гневе Лазарь был страшен. Агнесса, холодея от страха, слушала шипящий голос отца, а в голове билась одна мысль: предупредить Эдика. Но предупреждать было некого: Эдик пропал. Ей казалось, что она состарилась за те пять лет, что ждала от него весточку. Умерла Мария, нанятая домработница все делала не так, уютная некогда квартира превратилась в пыльный склад старых вещей, отец все время что – то писал, отрываясь от письменного стола только для принятия пищи. Да и то, если ему напоминала об этом Агнесса.

Эдик появился неожиданно. Одарив Агнессу белоснежной улыбкой, он протянул ей коробочку, обитую бархатом. «Ты мне врал!», – выкрикнула она ему в лицо, отодвигая от себя его ладонь. «Когда, радость моя?» – рассмеялся он бархатно. «Уходи!» – уже зло зыркнула на него студентка – комсомолка Агнесса. Он изменился в лице. Она с удивлением смотрела на волчий оскал своего бывшего возлюбленного и трезвела на глазах. Трезвела в мыслях, в оценке. Но – продолжала любить и желать. И она сдалась.

А через неделю арестовали отца. Еще через месяц она распрощалась с институтом и беззаботной жизнью. А еще через неделю пришли и за ней. Тот самый друг отца, который рассказала ему об Эдике, показал ей и доносы, написанные его почерком. И подписанные – Э. Барковский. Так Эдик покупал себе свободу…

Агнесса Лазаревна Бауман вспоминала об этом редко. Черты человеческого лица Эдика совсем стерлись из памяти, а вот звериный оскал остался. Вот и сейчас, сидя на заднем сиденье джипа, который вез ее к самому близкому ей некогда человеку, подруге, скорее даже сестре, она вдруг вспомнила причину ее знакомства с ней. И этой причиной был Барковский. Не попади она в Сибирь в лагерь, а потом на поселение в Гурьино, не встретилась бы она с Кирой Ларцевой.

– Гордей, останови у магазина. Мне нужно газировку и плитку горького шоколада.

– Пепси, Спрайт? А шоколад какой марки?

– Нет, Гордей, обыкновенную газировку. А шоколадка чтоб без всяких добавок, горькая и черная.

– Я понял, Агнесса Лазаревна.

В дверь она звонила с сильно колотящимся сердцем и с таблеткой валидола под языком.

Не открывали так долго, что Агнесса успела немного успокоиться.

Она не видела сухонькой старушки, стоявшей перед ней и пытавшейся что – то сказать. Она видела ту Киру, с которой рассталась десятки лет назад. С пшеничной косой вокруг головы и яркими карими глазами. И россыпью нежных веснушек на щеках. Киру, которая хотя и была младше на три года, стала для нее, Агнессы, опорой и утешением. И нянькой, сиделкой, когда Агнесса, истекающая кровью после выкидыша, валялась в лагерном лазарете и выла в голос от боли и унижения. Слезы сутками текли из воспаленных глаз, Кира терпеливо промокала ей лицо, кормила с ложки жидкой кашей и отпаивала теплым чаем с сахаром. Где ей тогда удавалось раздобыть эту сладость, Кира потом так и не рассказала. Все отшучивалась, глядя на Агнессу грустно и любяще. Эти любящие глаза и смотрели на нее сейчас.

Гордей смотрел на них, замерев от непонятно откуда взявшегося страха. Он боялся, что сердца этих двух хрупких женщин не выдержат, и случится страшное. Он, словно вратарь на воротах, широко расставил руки, чтобы вовремя подхватить падающую Агнессу: почему – то в том, что она упадет, он был уверен. Косящим глазом он одновременно держал в поле зрения и ее подругу, готовый подхватить их обеих. Он четко почувствовал момент, когда опасность миновала, и расслабился.

– Агнесса Лазаревна, я посижу в машине, – сказал он успокоено и, получив в ответ кивок, стал спускаться по лестнице. Оглянувшись на нижней ступеньке пролета, он увидел, как Агнесса закрывает дверь.

Агнесса помогла Кире дойти до кресла и сама опустилась в другое с немалым облегчением. Дрожали ноги, и она никак не хотела, чтобы это заметила Кира, и так переволновавшаяся без меры. Низкий журнальный столик был уставлен чайным сервизом и вазочками с вареньем. А в самом центре на тарелке лежала плитка бабаевского черного шоколада.

– А лимонад в холодильнике, – рассмеялась Кира, глядя, как Агнесса достает из пластикового пакета точно такой же набор.

– Я так и знала, что ты не оставила своего любимого занятия: запивать куски шоколада газировкой.

– Что ты, Агуша, ни за что. Мои домашние четко следят за тем, чтобы у меня не переводилось ни то, ни другое. Помнишь, как – то на прилавках ничего не было, кроме заморских шипучек? Так вот дочка где – то доставала «Колокольчик». А потом и вовсе купила сифон с газовым баллончиком и добавляла в самодельную газировку сироп. А у соседки покупала шоколадные «головы»: та работала на фабрике и приносила домой брак и наплывы с котлов. Вкуснотища!

– Кирочка, ты похожа на ребенка!

– Конечно! Только в научных кругах это почему – то называют старческим маразмом, – рассмеялась Кира.

Сколько было – столько и вспомнилось. И слезы вперемешку со смехом, и радостное прикосновение: не сон ли? «Не сон, живая Кирочка, живая!» – билась у Агнессы радостная мысль.

– Ну, расскажи, как все было! – потребовала она у подруги.

На фронт они ушли вместе, в один день, осенью сорок первого. Агнесса – бухгалтером. Вот так прозаично. А Кира – санитаркой. А через несколько месяцев Агнесса узнала, что санитарный поезд попал под обстрел. И в живых – единицы, но Киры среди них не было.

– Да рассказывать нечего. Меня подобрали местные жители. Пока везли на телеге в деревню, я совсем ослабла, подумали даже, что везут труп. Меня выходила старая цыганка, осевшая в этой деревне еще до войны. Про себя я знала только то, что выжила в бомбежке. Ни имени, ни города, где родилась.

– А как же потом?

– Я стала учительствовать. А однажды в родной Ленинград попала на экскурсию со школьниками. Пошла по Невскому, ноги вдруг свернули на боковую улочку, потом – во двор. Стою посреди двора и вдруг – как холодной водой, до дрожи – мой двор, мой дом. В подъезд вбежала, на второй этаж – а квартира опечатана. Крест на крест. Соседка тут выглянула, расплакалась и рассказала: тот, кто моих родителей и меня в лагеря справил, в квартире нашей обосновался. И тут его и убили: кто, за что – понятно, продукты на ценности в блокаду менял. Вот она, расплата. Я тебя, Агуша, после войны искала. Только без толку.

– Я фамилию сменила. На время, – невесело усмехнулась Агнесса, – Замуж по глупости захотелось. Не получилось ничего. Впрочем, не совсем так. Но, я потом расскажу. Давай про себя дальше.