Курсистки - Марина Болдова

– Нет, все в порядке.

«Кошелев! Фамилия деда Жени. Что это? Случайность?» – подумала она.

Она влюбилась сразу. Да так, что слезы выступили на глазах помимо ее воли. И сразу забыла о том, что никогда не верила в любовь с первого взгляда. Она не смогла скрыть своего волнения, когда Клим осторожно прикоснулся в приветствии к ее холодным пальцам. Его удивленно – ласковый взгляд взрослого мужчины не оставлял Ксюше никакой надежды. Она сразу поняла, что Клим видит в ней то, что видит каждый день в зеркале она – под мальчика стриженого подростка. С затравленным, неуверенным взглядом. В джинсах из детского магазина и кроссовках тридцать четвертого размера. И номер ноль там, где у ее сверстниц уже грудь.

И все же она взяла себя в руки. «Ай, умница! Как быстро справилась!» – мысленно похвалила Ксюшу Ада Карповна, наблюдавшая за ними.

– Знакомьтесь. Только не здесь, – подтолкнула она Ксению и Клима к выходу.

Он взял ее за руку и повел куда – то по коридору. Толкнув широкие застекленные двери, он пропустил ее вперед.

– Я здесь уже несколько дней. А сюда попал случайно только сегодня.

– Зимний сад? – Ксюша почувствовала, как внутри все сжалось. Так было всегда, когда она видела то, что напоминало ей про деда Женю.

– Я люблю цветы. Почему – то особенно те, которые растут в кадках. Не знаю, может, эта любовь досталась мне генетически от деда. По рассказам бабушки, она был страстным цветоводом.

– Я тоже, – коротко произнесла Ксюша.

«Нет, это не совпадение. У деда до моей бабки была семья. Так что, Клим вполне может быть его родным внуком», – логически вывела она, глядя на Клима. Ей начало казаться, что он даже на него похож. «Ну, и что? Мы же не одной крови. Я – приемная внучка. Значит…». Что это значит, она решила не додумывать. Ей только пришла в голову мысль, что теперь уж точно никуда не побежит. Нужно быть совсем дурой, чтобы бежать от своей судьбы.

Глава 22

Оказывается, у него осталось не так уж много времени. Даже, если он пройдет этот курс лечения. Даже, если он согласится на операцию. А умирать не хочется. Именно сейчас. Два года, гарантированных врачами, пролетят быстро, не заметишь. Но рядом не будет дочери. Конечно, он мог бы ее забрать из школы. Он был уверен, что Агнесса Бауман пойдет на расторжение договора, если узнает причину. Но, может быть, это единственное, что он может сделать для своего ребенка – дать ей шанс на полноценную жизнь. У него самого этого шанса уже нет.

…Еще на прошлой неделе он был уверен, что судьба сделала ему подарок, вернув Соню. Он набрался смелости или наглости, как хочешь, назови, и, прикупив торт и цветы, просто вломился к ней в дом в неурочное время. В одиннадцать вечера. Пьяный слегка, зато решительный! Даже не подумал, что она может быть не одна! Пусть без мужика, но присутствие сына он должен был предвидеть! Но не было ни мужика, ни сына. Около Сониных ног терлась заспанная черная кошечка и укоризненно мяукала. Соня, в шелковом халатике, как он потом понял, на голое тело, открыла ему дверь, даже не спросив, кто там. Он растерялся, так как настраивался на долгое препирательство и выяснения. И, когда дверь открылась, он, с минуту ошеломленно переводил взгляд с кошки на Соню, потом ввалился в прихожую и тут же стал снимать ботинки.

И в шестьдесят можно почувствовать себя подростком! Жадным до любви и щедрым на ласки. Не бояться осечки, какой там к черту простатит! И лишний вес! Забывшие вроде бы все руки, вспомнили, что нужно делать. Как у пианиста, долго не подходившего к инструменту. Сел – сыграл Бетховена. То, что душа просит. И не только его, но и ее душа. И тело. Ее неуверенно протестующий голос слышался музыкой. Он внимания не обращала на этот протест, был уверен, «нет» – не «нет», а робкое еще пока «да». А потом и было «да»! И еще, и еще! Раскрасневшись, стыдливо еще пряча глаза, она завернулась в простыню и выскользнула в коридор. Он было дернулся за ней, но нутром понял – нельзя. Но под дверью ванной комнаты простоял босиком все полчаса, пока она была там. Сквозь шум льющейся из душа воды он слышал всхлипы. И сердце переворачивалось от страха – вдруг что не так! Мысли лезли уже в трезвую совсем голову, ругал себя площадно и ждал. Воду не слышно стало, так он еле успел добежать до кровати, плюхнулся с полета, притворился спящим. И не мог поверить, когда почувствовал влажные ее губы на своем оголенном плече. Лежал с минуту, боялся спугнуть. Сердце не выдержало. Затопило страх приливом нежности и благодарности. Сграбастал в охапку, прижал к себе так, чтобы не шелохнулась, и долго так лежал. В горле слезы стояли, сглотнуть боялся – шумно получилось бы. Она заснула в его объятиях. Осторожно переложив ее голову на подушку, еще некоторое время рассматривал в скудном свете ночника ее лицо. Да, постарела. Морщинки лучиком из уголка глаз, две параллельные черточки в середине лба. Но своя, родная. И вдруг мысль, как огнем: столько лет потеряно! Наверстать, наверстать!

А, как оказалось, некогда. И два года – то – не факт, что в силе будет. И встает вопрос: а имеет ли он право? Ей на шею инвалидом свалиться? Она не прогонит, будет до последнего за ним горшки выносить. А ему каково? И сын что скажет?

Парень пришелся ему по душе. То есть, и тут эгоизм сыграл свою роль: Сашка не только мать не осудил, застав его, Риттера, полуголого у них на кухне поутру, но и пожал ему руку, словно бы принимая ситуацию. И Риттер потом видел, не играет парень, рад за мать, искренне рад. А уж как он – то рад был! А Соня! Сладилось у них втроем, от разговоров кухонных до деловых. Одно не понимал Риттер, Сонечке как-то раз даже вопрос задал: невеста у Сашки есть? Узнав, что нет, обрадовался. Вот какому бы парню он свою дочь вверил, не колеблясь ни секунды! И Соня, как потом выяснилось, об этом же подумала. Видела она фотографию его девочки, изумилась красоте ее. Только не сказал он, где она сейчас. Потом, решил, как – нибудь…

Риттер остановился и понял, что до дома осталось всего пара кварталов. Перед глазами была площадь с памятником пролетарскому вождю. И родной суд.

Завтра он будет говорить об отставке. Но сегодня он должен решить, что он скажет Сонечке.

Он только успел вставить ключ в замочную скважину, как дверь распахнулась. Тревожные глаза, немой вопрос.

– Все не так плохо, – хохотнул он.

Не поверила! Вопрос сменился укором.

– Можно операцию…, – протянул неуверенно.

– Да? Где? Ты согласился? – в голосе надежда.

– Сонюшка, не хочу оставшиеся два года по больницам шарахаться, – сказал умоляюще.

– Два года! – отозвалась эхом, обреченно.

– Только не хорони меня сегодня, – почти приказал, страдая, что повышает на нее голос.

– Так, Риттер! Мы будем верить.

– Мы?

– Поедем в Бостон. В клинику к Максу.

– Это к мужу твоему? Нет!

– Я звонила, он ждет в следующем месяце. Но, времени нет, поэтому я сейчас перезвоню. Летим завтра. Или, как получится.

– Соня, не дури. Там ничего нового не скажут.

– А умирать тебе позволить не дурость? – она, наконец, расплакалась.

Грохот за спиной заставил его вздрогнуть.

– Саша! Няня! Вызывай скорую, – Соня первой догадалась, что произошло: сквозь слезы она видела, как Полина показалась в дверях кухни, а потом пропала из поля зрения.

Он обернулся, все еще боясь поверить. Он так не хотел, чтобы она знала. Отъезд ее любимицы, возвращение Сони – и крепкая еще няня сильно сдала. Он кинулся к лежащей на полу Полине.

На ее лице жили только глаза. Она силилась что – то ему сказать, из последних сил кося их в сторону. Он проследил за ее взглядом и понял, что она показывает ему на дверь своей комнаты.

– Что? Что – то нужно? Лучше не напрягайся, сейчас я тебя в больницу…Соня, скорую!

Взгляд Полины стал испуганным.

– Тебе что – то дать?

Полина прикрыла веки.

– Из твоего комода? – он ринулся в комнату и стал выдвигать один ящик за другим, вынимая вещи и поочередно показывая их Варваре. Он даже не смотрел, что вынимал. Он только следил за движением ее глаз. Вдруг Полина часто – часто заморгала. Риттер посмотрел на то, что он в тот момент держал в руке. Плотный большой конверт с неровной надписью на нем: «Александру Риттеру».

– Это? Мне?

Опять прикрытые веки и умиротворение на лице.

До больницы они ее не довезли. Только когда они с Соней вошли в квартиру, он понял, как устал. И, как устала она. «Мы не молоды. Сколько не кувыркайся в постели, это не есть возвращение в юность. Это только лишь попытка убежать от старости», – подумал он.

Пока Соня готовила чай на кухне, Риттер решил распечатать конверт. Первым на стол выпало свидетельство о рождении старого образца. Он открыл корочки и поначалу несколько раз читал только фамилию и имя. Свою фамилию и свое имя. И год рождения, месяц, и число. Все было его. И отец был его. А в графе «Мать» стояло незнакомое имя. То есть, он, конечно, знал, кто такая Полина Тихоновна Пчелкина. Он знал ее всю жизнь. И она всего час назад была еще жива.