Карман ворон - Джоанн Харрис

на коньках до островов, провалилась под воду. Один умер, другой – нет. Вода оказалась не такой уж и теплой.

В любое другое время, когда люди не относятся ко всему с опаской и подозрением, произошедшее сочли бы несчастным случаем, каковым тот и был. Но сейчас, когда малейшая мелочь воспринимается как предзнаменование, «муравьи» готовы бросаться на все и вся, что встает у них на пути.

Я наблюдала за похоронами издалека. Церковный колокол пропел скорбную песнь. И «муравьи» в черных одеждах и зимних головных уборах собрались на церковном кладбище, окруженные кромкой моего золотого обручального кольца. Смерть старого человека – пусть и лэрда – довольно естественна, перешептываются они. Но смерть здорового девятилетнего мальчика, который вырос бы красивым и сильным…

В таком маленьком кругу случившееся – больше, чем трагедия. Мать умершего мальчика воет, как собака. Его медведеподобный отец зол. Остальные дети перед лицом пришедшей смерти стоят вокруг могилы с широко распахнутыми от страха глазами. Смерть забрала одного из них. Смерть может забрать любого из них. Волшебное дерево снова увешано лентами и подношениями.

Я вижу их. И уношу с собой. Серебряная ложка, глиняный горшок, кусок железа, кружевной платок. Все это можно продать, уйдя подальше от деревни. На деньги я куплю хлеба, сыра и кувшин вина для долгих зимних ночей. Однако торговать надо осторожно. Я пойду в город, там есть рынок. Пешком доберусь за два дня. Обратный путь займет столько же. Две ночи придется провести на сеновале или в хлеву. Зато потом я вернусь в свою хижину, в безопасность. Для продажи у меня есть и другие вещи: обереги от болезней, мешочки с лавандой для белья. Городские купят их, я знаю.

Отправлюсь завтра на рассвете. Меня никто не увидит. Никто, кроме белоголовой вороны – моей защитницы. Она мне сообщает о приближении чужаков; о том, что мой огонь слишком дымит; о том, что ветер принесет с собой дождь; о рыскающих рядом волках. Белоголовая полетит со мной в город – будет осматривать дорогу впереди и предупреждать об опасности. Она – моя хранительница, самая верная из моих сородичей. Из всех только белоголовая решила остаться, приглядеть за мной и помочь мне пережить зиму. И если порой она странствует волком и перегрызает горло овце в загоне – что с того? Разве я не делала бы того же, вернись ко мне дар?

Декабрь

Еще один черный месяц

Когда в доме покой, в руках пиво и хлеб,Все равно, что за окнами: дождь или снег.Поговорка с севера

1

В конце пути, за шесть миль до города, я напросилась в тележку молочника и добралась до города вечером, а не ночью, поэтому смогла заночевать на постоялом дворе. Я остановилась в верхней комнате под козырьком крыши, которую разделила с двумя женщинами: монашкой и проституткой, – что плохо сказалось на моем сне.

Тем не менее я проспала допоздна и проснулась от какого-то шума. На крыше под моим окном сидела белоголовая ворона. Я выглянула в окно и увидела, как здешние и путешествующие торговцы устанавливают лотки или выстраивают повозки, пока бродячие ремесленники, цыгане и такие, как я, ждут своей очереди занять место на рынке.

Кого тут только не было! Продавцы пива, ловцы устриц, мясники и булочники, торгующие «толстячками», луковыми пирогами и запеканками. Продавцы шерсти, меда, вина, водорослей, кожи и перчаток. Сыроделы, старьевщики, ловцы креветок, ложечники, кожевенники, сказители, волынщики и скрипачи. Карманники, воришки, «щипачи» и прочие любители поживиться за счет торговцев.

Я оглядела свой товар. Четыре серебряные ложки, два глиняных горшка, одеяло из кроличьего меха. Шестьдесят два мешочка с лавандой, сделанных из муслиновой нижней юбки, которую я украла с бельевой веревки. Обереги от болезней, чумы, разбитого сердца, бесплодия. Все, что можно продать. Сначала я встала в одном ряду с торговцами, продающими серебряные столовые приборы, золотоискателями, бронзоплавильщиками и среброделами.

Ложки ушли за меньшую стоимость, зато покупатель не задавал вопросов. Затем в другом ряду рынка я продала дюжину мешочков и амулетов, дала несколько предсказаний и погадала на ладонях. Мой кошелек порядочно растолстел.

Женщина передо мной разглядывала товар на ближайших лотках. Она стояла вполоборота ко мне, в черном шелковом чепце на заплетенных в длинную косу светлых волосах. Пока она смотрела на фрукты, я имела возможность рассмотреть ее. А потом она вскинула взгляд и увидела меня…

С нашей последней встречи Фиона располнела. Ее лицо было круглым, как луна. Бесформенное черное пальто почти касалось земли, но не могло скрыть утиную переваливающуюся походку и раздавшуюся талию. Подле Фионы, по-видимому, стояла ее дуэнья. Приглядевшись, я узнала женщину: старую деву с заячьей губой – деревенскую повитуху.

Фиона сразу меня узнала. Резанула по мне взглядом голубых глаз и отвернулась.

– Она здесь! – произнесла Фиона таким встревоженным голосом, словно пряталась, а ее местонахождение выдали вспорхнувшие перепела.

И тут я увидела Уильяма, и все вокруг замерло для меня. Рыночный гомон стих до еле слышного гула. Голос Фионы оборвался. Все умолкло. Все, кроме кругляшка вокруг нас – кругляшка золотого обручального кольца, вращающегося, словно солнечное колесо.

На Уильяме было пальто из блеклой желтой шерсти с лохматым светлым мехом на воротнике. Чистые волосы собраны в хвост. Он смотрел куда угодно, только не мне в глаза.

– Малмойра, – шагнул он ко мне.

– Это не мое имя, – ответила я.

Расхрабрившаяся Фиона вперевалочку подошла к нему.

– Твой дядя знает, что она носит ребенка?

Ответа мне не требовалось. Я прочитала его в глазах Уильяма. Мало того, что молодой девятнадцатилетний лэрд пообещал жениться на селянке с приданым в виде красивого личика, так она еще и не целомудренна более. Дядя никогда не даст согласия на этот брак.

– Желаю вам счастья, – улыбнулась я, – но крестин не будет. Ребенок, которого ты носишь, будет столь же безымянным, как любой из странствующего народа.

– О чем ты говоришь? – спросила Фиона.

Взгляд Уильяма заметался, подобно блохам на горячей сковороде.

Я рассмеялась.

– Думаю, ты и сама понимаешь о чем.

– Да как ты смеешь! – возмутилась Фиона.

И я опять рассмеялась.

– Даже если он женится на тебе, к Майскому кануну ты станешь вдовой.

Ее бледное лицо стало еще белее.

– О чем ты говоришь? – снова спросила она.

– Нет семени белее и холоднее, чем я. Что посею я, пожнешь ты, – произнесла я.

– Это проклятие! – Голубые глаза Фионы испуганно расширились.

Уильям избегал смотреть на меня. Он выглядел очень юным. Как я могла видеть в нем мужчину? Я считала его намного старше себя, опытнее. Но теперь я вижу, что он все еще юнец, розовощекий и безбородый.

– Скажи ей что-нибудь, Уильям, – раздраженно велела Фиона. – Эта ведьма нас прокляла! Позови дуэнью! Мне плохо. У меня кружится голова. Я сейчас потеряю сознание. Я могу умереть…

– Малмойра, пожалуйста, не надо, – попросил