Адюльтер - Пауло Коэльо

Выслушав мои слова, он бережно берет мою руку и потом с улыбкой вонзает кинжал:

– Мы ведь с тобой уже не подростки. Ты – замечательная… и, насколько я знаю, у тебя чудесная семья. Ты не думала о супружеской психотерапии?

На какое-то время я оказываюсь совершенно сбита с толку. Потом встаю и иду к машине. Не плача. Не прощаясь. Не оглядываясь.

* * *

Я ничего не чувствую. Я ни о чем не думаю. Подхожу к машине, сажусь и еду по шоссе, сама не зная, куда. В конце пути меня никто не ждет. Печаль сменилась полным безразличием. Чтобы двигаться, я должна тащить себя за шиворот.

Пока через пять минут не оказываюсь перед замком. Я знаю, что случилось там: некто дал жизнь чудовищу, известному и поныне, хотя немногие знают имя женщины, родившей его.

Ворота, ведущие в парк, закрыты, но что с того? Я могу проникнуть внутрь через живую изгородь. Могу присесть на ледяную скамью и представить себе, как все это было в 1817 году. Мне нужно отвлечься, забыть все, что вдохновляло меня раньше, и сосредоточиться на чем-то ином.

Я представляю, как однажды в том году появился в этом замке его новый обитатель, английский поэт лорд Байрон, решивший затвориться там от мира. Его ненавидели на родине, как и в Женеве, где обвиняли в том, что он устраивает оргии и, напившись, бесчинствует. Должно быть, он умирал с тоски. Или от печали. Или от ярости.

Неважно, от чего именно. Важно, что в этот день приехали к нему погостить двое соотечественников. Поэт Перси Биши Шелли и его «жена», восемнадцатилетняя Мэри.

Был там и некто четвертый, но я не помню, как его звали.

Наверно, они говорили о литературе. Наверно, жаловались на дожди и холод, на женевцев и на своих земляков и на отсутствие чая и виски. И, вероятно, читали друг другу стихи и наперебой расточали взаимные похвалы.

И, считая себя людьми особенными и значительными, решили заключить пари: вернуться сюда через год и привезти книгу о «condition humaine»[1].

Само собой разумеется, что когда схлынуло первоначальное воодушевление и угас интерес к планам и обсуждению того, что человек в частности есть ходячее заблуждение, действующие лица забыли о своем пари.

Мэри присутствовала при этом разговоре. Принять участие в этой затее ей не предложили. Помимо того, что она была женщиной, имелось и еще одно отягчающее обстоятельство – ее молодость. Тем не менее история оставила в ней глубокий след. А почему бы в самом деле не написать что-нибудь – просто так, для времяпрепровождения? У нее была тема, оставалось только развить ее – и потом, написав книгу, сохранить ее для себя самой.

Но когда они вернулись в Англию, Шелли прочел рукопись и посоветовал Мэри опубликовать ее. Более того – как знаменитый поэт, он решил, что сам предложит сочинение издателю и сам напишет предисловие. Мэри после недолгих колебаний согласилась, поставив, правда, одно условие: книга должна выйти без указания ее имени.

Первоначальный тираж в пятьсот экземпляров разошелся стремительно. Мэри считала, что обязана успехом предисловию Шелли, однако второе издание вышло уже под ее именем. С той поры книга уже никогда не исчезала с прилавков книжных магазинов всего мира. Она вдохновляла писателей, театральных режиссеров, кинематографистов; ее использовали на праздниках Хеллоуина, на карнавалах и на маскарадах. Не так давно один влиятельный критик назвал ее «самым креативным произведением Романтизма за последние двести лет».

И никто не может объяснить, почему так. Большинство не читало ее, но практически все слышали о ней.

А рассказывает она о некоем Викторе, швейцарском ученом, который родился в Женеве: родители готовили его к постижению мира через науку. Еще в детстве он увидел, как молния ударила в дуб, и спросил себя: не от этого ли возникает жизнь? Природа человеческая может быть сотворена человеком?

И, став современным Прометеем, который похитил огонь с небес и отдал его людям (Мэри дала своей книге такой подзаголовок «Новый Прометей»), Виктор начинает работать, чтобы повторить творение Бога. Как и следовало ожидать, несмотря на все старания, эксперимент выходит из-под контроля.

А называется книга – «Франкенштейн».

О, Господи, Ты, о ком я так мало думаю в повседневности, но в кого я так беззаветно верю в часы отчаянья и душевной муки, скажи, случайно ли я остановилась здесь? Или это Твоя невидимая и неумолимая рука направила меня к замку, где мне и вспомнилась эта история?

Мэри познакомилась с Шелли в пятнадцать лет и, несмотря на то что он был женат, пренебрегла всеми светскими условностями и пошла следом за человеком, уверившись, что он – любовь всей ее жизни.

Пятнадцать лет! И уже точно знала, чего хочет. И знала, как достичь этого. А мне – тридцать один, я схожу с ума от желания, но неспособна обрести желанное, хоть и могу в этот осенний день, проникнутый романтической печалью, вдохновляться тем, что когда-нибудь – когда придет время – истина откроется мне.

Я не Мэри Шелли. Я – Виктор Франкенштейн и его монстр.

Я попыталась родить нечто неодушевленное, а итог вышел такой же, как в книге, – ужас и разрушение.

Нет больше слез. Нет отчаяния. Я чувствую себя так, словно сердце мое отринуло все и от всего отрешилось – и это передалось телу: потому что я не могу шевельнуться. На дворе осень, и потому солнце садится быстро и прекрасный закат сменяется сумерками. Приближается ночь, а я все сижу тут, все гляжу на башни замка и вижу его обитателей, в ХIX веке приводивших в негодование добропорядочных женевских горожан.

Где же та молния, что дала жизнь чудовищу?

Нет ее. Вереница машин на шоссе, и без того немногочисленных здесь, еще более редеет. Мои дети ждут ужина, а муж – он знает о том, в каком я виде, – наверно, уже забеспокоился. Но кажется, будто к ноге приковано чугунное ядро, и я не могу пошевелиться.

Я – проигравшая.

* * *

Разве можно заставить кого-то просить прощения за то, что разбудил любовь и не ответил на нее?

Да нет, конечно.

Потому что любовь Господа к нам – тоже, можно сказать, безответная любовь. Никогда нам не достичь ее уровня, а Он, тем не менее, продолжает нас любить. Любить так сильно, что послал к нам своего единственного сына объяснить: любовь – это та сила, которая движет солнцем и звездами. В одном из своих посланий Коринфянам (в школе нас заставляли заучивать их наизусть) апостол Павел говорит:

Если я говорю языками человеческими и ангельскими, а любви не имею, то я – медь звенящая или кимвал звучащий.

И все мы знаем, почему. Мы часто слышим такое, что представляется великой идеей, способной преобразовать мир. Но это всего лишь слова, лишенные чувства, сказанные без Любви. Как бы логичны и умны ни были они, они не трогают нас.

Апостол Павел сравнивает любовь с пророчеством, с таинствами, с верой и с милосердием.

Почему Любовь важнее, чем Вера?

Потому что Вера – это всего лишь дорога, по которой мы идем к Великой Любви.

Почему Любовь важнее Милосердия?

Потому что Милосердие – это всего лишь одно из проявлений Любви. А целое всегда важнее части. Кроме того, и Милосердие – лишь один из путей, которые использует Любовь, чтобы человек соединился с ближним своим.

Знаем мы, что бывает и милосердие без Любви. Каждую неделю устраиваются «благотворительные балы». И люди платят огромные деньги, чтобы заказать столик, принять участие и блистать драгоценностями и баснословно дорогой одеждой. И мы выходим оттуда в полной уверенности, что мир стал лучше благодаря средствам, собранным в пользу беженцам в Сомали или голодающим в Эфиопии. И перестаем чувствовать свою вину, возникавшую при виде жестокой нищеты, хотя никогда не спрашиваем, куда пошли эти деньги.

А те, у кого нет связей, способных доставить такое приглашение, или средств оплатить такие экстравагантности, подают нищему милостыню. И – готово. Это ведь так просто – бросить монетку уличному попрошайке. И вообще-то говоря, это проще, чем не бросить.

Одна монетка – и какое облегчение! И нас в расход не вводит, и нищему хорошо.

Меж тем, если бы мы и вправду его любили, то сделали бы для него несравненно больше.

Или – вообще ничего бы не сделали. Не подали бы милостыню и – как знать? – ощущение собственной вины за его нищенское положение сумело бы пробудить у нас в душе подлинную Любовь.

Апостол Павел сравнивает Любовь с жертвенностью и с мученичеством.

И сейчас я лучше понимаю эти слова. Будь я самая что ни на есть успешная женщина на свете, будь я во сто крат желанней и восхитительней Марианны Кёниг, без любви в сердце не добьюсь ничего. Ничего.

Беря интервью у артистов и политиков, у врачей и социальных работников, у студентов и чиновников, я неизменно спрашиваю: «Какова цель вашей работы?» Одни отвечают – создать семью. Другие – сделать карьеру. Но когда начинаю копать, так сказать, поглубже и допытываться, то получаю почти всегда один и тот же ответ: улучшить мир.