Пейзаж с наводнением - Иосиф Бродский

Памяти Клиффорда Брауна

Это — не синий цвет, это — холодный цвет.Это — цвет Атлантики в серединефевраля. И не важно, как ты одет:все равно ты голой спиной на льдине.

Это — не просто льдина, одна из льдин,но возраженье теплу по сути.Она одна в океане, и ты одинна ней; и пенье трубы как паденье ртути.

Это не искренний голос впотьмах саднит,но палец примерз к диезу, лишен перчатки;и капля, сверкая, плывет в зенит,чтобы взглянуть на мир с той стороны сетчатки.

Это — не просто сетчатка, это — с искрой парча,новая нотная грамота звезд и полос.Льдина не тает, словно пятно луча,дрейфуя к черной кулисе, где спрятан полюс.

«Голландия есть плоская страна…»

Кейсу Верхейлу

Голландия есть плоская страна,переходящая в конечном счете в море,которое и есть, в конечном счете,Голландия. Непойманные рыбы,беседуя друг с дружкой по-голландски,убеждены, что их свобода — смесьгравюры с кружевом. В Голландии нельзяподняться в горы, умереть от жажды;еще трудней — оставить четкий след,уехав из дому на велосипеде,уплыв — тем более. Воспоминанья —Голландия. И никакой плотинойих не удержишь. В этом смысле яживу в Голландии уже гораздо дольше,чем волны местные, катящиеся вдальбез адреса. Как эти строки.

Итака

Воротиться сюда через двадцать лет,отыскать в песке босиком свой след.И поднимет барбос лай на весь причалне признаться, что рад, а что одичал.

Хочешь, скинь с себя пропотевший хлам;но прислуга мертва опознать твой шрам.А одну, что тебя, говорят, ждала,не найти нигде, ибо всем дала.

Твой пацан подрос; он и сам матрос,и глядит на тебя, точно ты — отброс.И язык, на котором вокруг орут,разбирать, похоже, напрасный труд.

То ли остров не тот, то ли впрямь, заливсиневой зрачок, стал твой глаз брезглив:от куска земли горизонт волнане забудет, видать, набегая на.

Пейзаж с наводнением

Вполне стандартный пейзаж, улучшенный наводнением.Видны только кроны деревьев, шпили и купола.Хочется что-то сказать, захлебываясь, с волнением,но из множества слов уцелело одно «была».Так отражаются к старости в зеркале бровь и лысина,но никакого лица, не говоря — муде.Повсюду сплошное размытое устно-письменно,сверху — рваное облако и ты стоишь в воде.Скорей всего, место действия — где-то в сырой Голландии,еще до внедренья плотины, кружев, имен де Фризили ван Дайк. Либо — в Азии, в тропиках, где заладилидожди, разрыхляя почву; но ты не рис.Ясно, что долго накапливалось — в день или в год по капле, чьипресные качества грезят о новых соленых га.И впору поднять перископом ребенка на плечи,чтоб разглядеть, как дымят вдали корабли врага.

«Она надевает чулки, и наступает осень…»

Она надевает чулки, и наступает осень;сплошной капроновый дождь вокруг.И чем больше асфальт вне себя от оспин,тем юбка длинней и острей каблук.Теперь только двум колоннам белеть в исподнемнеловко. И голый портик зарос. С любойточки зрения, меньше одним ГосподнимЛетом, особенно — в нем с тобой.Теперь если слышится шорох, то — звук уходавойск безразлично откуда, знамен трепло.Но, видно, суставы от клавиш, что ждут бемоля,себя отличить не в силах, треща в хряще.И в форточку с шумом врывается воздух с моря— оттуда, где нет ничего вообще.

Новая Англия

Хотя не имеет смысла, деревья еще растут.Их можно увидеть в окне, но лучше издалека.И воздух почти скандал, ибо так раздут,что нетрудно принять боинг за мотылька.

Мы только живем не там, где родились — а таквсе остальное на месте и лишено судьбы,и если свести с ума требуется пустяк,то начеку ольха, вязы или дубы.

Чем мускулистей корни, тем осенью больше бздо,если ты просто лист. Если ты, впрочем, он,можно пылать и ночью, включив гнездо,чтоб, не будя, пересчитать ворон.

Когда-нибудь всем, что видишь, растопят печь,сделают карандаш или, Бог даст, кровать.Но землю, в которую тоже придется лечь,тем более — одному, можно не целовать.

25. XII.1993

М. Б.

Что нужно для чуда? Кожух овчара,щепотка сегодня, крупица вчера,и к пригоршне завтра добавь на глазокогрызок пространства и неба кусок.

И чудо свершится. Зане чудеса,к земле тяготея, хранят адреса,настолько добраться стремясь до конца,что даже в пустыне находят жильца.

А если ты дом покидаешь — включизвезду на прощанье в четыре свечичтоб мир без вещей освещала она,вослед тебе глядя, во все времена.

Тритон

Земная поверхность естьпризнак того, что житьв космосе разрешено,поскольку здесь можно сесть,встать, пройтись, потушитьлампу, взглянуть в окно.

Восемь других планетсчитают, что эти как развыводы неверны,и мы слышим их «нет!»,когда убивают наси когда мы больны.

Тем не менее ясуществую, и мне,искренне говоря,в результате вполнеединственного бытиядороже всего моря.

Хотя я не враг равнин,друг ледниковых гряд,ценитель пустынь и гор —особенно Апеннин —всего этого, говорят,в космосе перебор.

Статус небесных телприобретаем за счетрельефа. Но их рельефне плещет и не течет,взгляду кладя предел,его же преодолев.

Всякая жизнь под статьландшафту. Когда он сер,сух, ограничен, тверд,какой он может податьумам и сердцам пример,тем более — для аорт?

Когда вы стоите наСириусе — вокругбурое фантазииз щебня и валуна.Это портит каблуки не блестит вблизи.

У тел и у их небеснету, как ни кривипространство, иной среды.«Многие жили без, —заметил поэт, — любви,но никто без воды».

Отсюда — мой сентимент.И скорей, чем турист,готовый нажать на спусккамеры в тот момент,когда ландшафт волнист,во мне говорит моллюск.

Ему подпевает хорхордовых, вторят пятьлитров неголубойкрови: у мышц и порсуши меня, как пядь,отвоевал прибой.

Стоя на берегуморя, морща чело,присматриваясь к воде,я радуюсь, что могуразглядывать то, чегов галактике нет нигде.

Моря состоят из волн —странных вещей, чей видмножественного числа,брошенного на произвол,был им раньше привитвсякого ремесла.

По существу, вода —сумма своих частей,которую каждый мигменяет их чехарда;и бредни ведомостейусугубляет блик.

Определенье волнызаключено в самомслове «волна». Оно,отмеченное клеймомвзгляда со стороны,им не закабалено.

В облике буквы «в»явно дает гастрольвосьмерка — родная дочьбесконечности, стольсвойственной синеве,склянке чернил и проч.

Как форме, волне чуждыромб, треугольник, куб,всяческие углы.В этом — прелесть воды.В ней есть нечто от губс пеною вдоль скулы.

Склонностью пренебречьсмыслом, чья глубинабуквальна, морская дальнапоминает речь,рваные письмена,некоторым — скрижаль.

Именно потому,узнавая в ней свойпочерк, певцы поютрыхлую бахрому —связки голосовойили зрачка приют.

Заговори сама,волна могла бы свестислушателя своегов одночасье с ума,сказав ему: «я, прости,не от мира сего».

Это, сдается мне,было бы правдой. Сей —удерживаем рукой;в нем можно зайти к родне,посмотреть Колизей,произнести «на кой?».

Иначе с волной, чей шум,смахивающий на «ура», —шум, сумевший вобрать«завтра», «сейчас», «вчера»,идущий из царства сумм, —не занести в тетрадь.

Там, где прошлое плюсбудущее вдвоембьют баклуши, творянастоящее, вкусдиктует массам объем.И отсюда — моря.

Скорость по кличке «свет»,белый карлик, квазарнапоминают нерях;то есть пожар, базар.Материя же — эстет,и ей лучше в морях.

Любое из них — скорейслепок времени, чемсмесь катастрофы ирадости для ноздрей,или — пир диадем,где за столом — свои.

Собой превращая дветрети планеты в дно,море — не лицедей.Вещью на букву «в»оно говорит: оно —место не для людей.

Тем более если тричетверти. Для волнысуша — лишь эпизод,а для рыбы внутри —хуже глухой стены:тот свет, кислород, азот.

При расшифровке «вода»,обнажив свою суть,даст в профиль или в анфас«бесконечность-о-да»;то есть, что мир отнюдьсоздан не ради нас.

Не есть ли вообще тоскапо вечности и т. д.,по ангельскому крылу —инерция косяка,в родной для него средеуткнувшегося в скалу?

И не есть ли Землятолько посуда? Родпиалы? И не есть ли мы,пашущие поля,танцующие фокстрот,разновидность каймы?

Звезды кивнут: ага,бордюр, оторочка, вязьжизней, которых счетзрения отродясьот громокипящих гаморя не отвлечет.

Им виднее, как знать.В сущности, их накалв космосе объяснимнедостатком зеркал;это легче понять,чем примириться с ним.

Но и моря, в свой черед,обращены лицомвовсе не к нам, но вверх,ценя их, наоборот,как выдуманной слепцомазбуки фейерверк.

Оказываясь в западнеили же когда мыникому не нужны,мы видим моря вовне,больше беря взаймы,чем наяву должны.

В облике многих вод,бегущих на нас, рябя,встающих там на дыбы,мнится свобода отвсего, от самих себя,не говоря — судьбы.

Если вообще онасуществует — и спороб этом сильней в глуши —она не одушевлена,так как морской просторшире, чем ширь души.

Сворачивая шапито,грустно думать о том,что бывшее, скажем, мной,воздух хватая ртом,превратившись в ничто,не сделается волной.

Но ежели вы чуть-чутьмизантроп, лиходей,то вам, подтянув кушак,приятно, подставив ей,этой свободе, грудь,сделать к ней лишний шаг.

Ответ на анкету