Мир, в котором мы живем - Вадим Альфредович Вятсон

в сторону и пропуская в первые секунды замявшегося, а потом решившегося войти Ивана Васильевича в свои хоромы.

Он, кстати, никогда у меня не был.

– Садись, – проговорил я, а сам двинулся в кабинет, где из серванта вытащил два огромных хрустальных фужера объемом грамм на триста каждый.

Когда принес, Иван Васильевич даже охнул от такой красоты:

– Во как гостя встречаешь! Любо! – и, откупорив свою же бутыль, налил в фужеры по полной. – За знакомство! – и, выдохнув в сторону, в один мах выдул содержимое фужера.

Я от него не отстал и тоже опорожнил свой с… двух глотков. Так я еще не пил. На столе тут же появилась та банка огурцов, от вида которой Иван Васильевич хрюкнул от удовольствия и таким же одним движением скрутил крышку, двумя пальцами выудил самый большой огурчик – и в рот.

Несмотря на весь его мощный организм и умение пить, он поплыл сразу, в отличие от меня. Видимо, тот ментальный блок не дает мне напиваться. Водка, самогон, то есть любой алкоголь меня не берет. Впрочем, напиться мне никогда не хотелось, а просто выпить – пил. Причем если не могу напиться, то наслаждаюсь вкусом. Ну, да какой вкус у водки или самогона? Очень даже есть! Например, у самогона Ивана Васильевича вкус очень приятный, мягкий, он туда еще мяту добавляет, и еще какие-то травы, и бывает, что на перце настаивает, когда находит, а потом этот перчик можно съесть. Вот перец обжигает, и кажется, что и алкоголь в этот момент в голову бьет. Но только на пару секунд, и все, я снова трезв как стеклышко.

В общем часов пять сидели, приговорив еще одну литровую его бутыль. Он сам, кстати, позвал меня на завод Металлический, заявив, что через месяц я таким мастером стану, что закачаешься!

Сказал, уходя:

– Приходи, не пожалеешь!

А я сказал, что подумаю, и закрыл дверь.

Сел на диван, с улыбкой посмотрел на место нашей попойки. Я вытащил все свои запасы и даже чечевичную строганину со вкусом вяленой рыбы, и еще что-то там. А каши мы вообще по три банки умяли. Да и не жалко.

Ведь будет день – будет и пища…

А после некоторого отдыха в голове возникла мысль. Или, скорее, вопрос.

Придут ли ко мне сегодня девчонки? Лиза или Вера или обе? Или Света или Надя?

Или мой статус уволенного им уже не интересен?

Все тут держатся на статусах человека, его связях и его положении. Даже не в деньгах дело, а именно в том отношении к себе окружающих, которое женщина получает, общаясь или будучи в связи с определенным мужчиной. И чем выше положение мужчины, чем более он влиятельней, тем выше статус женщины, которая рядом с ним. А Проводник – это довольно высокий статус, да и связей у меня было достаточно – было, потому что неизвестно, сколько их останется у меня, – так как военные хоть и главные работодатели, но и гражданских конвоев я провел довольно много, а там несколько иные, более спокойные, что ли, отношения. Там можно и на «ты» общаться. И в таких Конвоях у меня с лимитами времени как-то лучше получается, даже не знаю почему. Это тоже раздражало военных, но странно, что в рапорте об этом не упоминалось. Ну, например, приписали бы мне «договор с Силой», как в средние века договоры с дьяволом, да еще кровью подписанные. У меня кстати, хм… кровь носом пошла, когда я отрубился сегодня. Хорошо, что историю военные не очень любят. А то сделали бы меня «слугой дья… э… Силы» …

Я даже посмеялся от этой мысли…

Что касается Конвоев, то с увольнением из Отряда я лишился права официально их проводить. То есть я больше не Проводник, и если и смогу проводить, то только частный конвой, и только на страх и риск того, кто меня наймет. С военными связываться никто не хочет, и не будет, а со мной будут проблемы обязательно. Поэтому я абсолютно безработный. Но, конечно, пойти на Металлический завод мне никто не запрещает. Но вот водить Конвои – нет…

Я очень низко пал в глазах окружающих, но не людей своего квартала и особенно подъезда. Поэтому Иван Васильевич и просил, чтобы я не уезжал никуда. Квартиру содержать проблема небольшая, но хм… теперь, как говорится, по статусу не положено. Конечно, никто не придет меня выселять, но вот приехать и заселиться, и выгнать меня уже можно! Из вредности или из чьего-то глупого принципа. И даже жители подъезда не помогут. Впрочем, если кто-нибудь из девчонок придет, то я себя спасу и от выселения, и от желающих тут пожить, и поживиться моим падением. Это даже не для того, чтобы жить, а для того, чтобы унизить.

Ну это мы еще посмотрим!

Но так никто и не пришел. Мой цветник завял – можно горько посмеяться…

Как низко я пал!

Пятая глава

И на следующий день никто не пришел, и через десять дней, и через тридцать…

Слухи до меня доходили, но я не в чем не винил своих девчонок. Как говорится, каждому свое. Если упал, то мало кто протянет руку, а кто протянет, сам на том же дне. Впрочем, на дне жить можно. Никто не теребит, начальство над душой не стоит. На работу можно не ходить. Никуда не ходить вообще! Красота! Даже бриться не нужно!

Впрочем, каждое утро я обходил свой квартал по периметру, вынюхивая и высматривая нечисть всякую. Белых ходоков ведь тоже учуять можно. Да много кого учуять можно. Проходил как патруль, но в трениках и в майке, хотя на улице было уже прохладно, октябрь как-никак, а за ним ноябрь наступил, вроде и холодно, но по температуре не осень древняя.

Пару раз милая Зоя Константиновна, работающая в квартальной поликлинике, находящейся в двадцать седьмом доме, подходила несколько раз и спрашивала, не болит ли чего у меня. А потом всегда добавляла, что же ты так себя запустил-то? Вполне логичные вопросы для врача

Запустил? Да только бороду стал отращивать и не мылся уже дней двадцать как. А так все в порядке.

Хотя угля купить не помешало бы. Ну, заначки на эту зиму еще хватит, а там что-нибудь придумаю с работой.

Работа.

Ну, на завод я не пошел. Просыпаться к девяти – это такая рань для меня, что аж все съеживается во внутренностях. Поэтому я