Мир, в котором мы живем - Вадим Альфредович Вятсон

что хоть Сила и техническая структура, но она вряд ли зависит от какого-нибудь пульта, то есть ее невозможно уничтожить. Поэтому с ней нужно работать, изучать, понимать, что, вполне возможно, в дальнейшем приведет к определённому равновесию, и мы научимся жить и работать вместе с Силой. Ведь для чего-то она существует в нашем мире? Но никто, и я в том числе, этого не знает…

Знаю…

Я снова мотнул головой. Что за ерунда со мной происходит? Мысли так и лезут в голову, о которых я даже не знал до этого мгновения. Видимо, это стресс от милого рапорта…

Кстати, сын генерала Вострикова тоже Проводник, но так себе, средний – восемь машин его средняя сила. Хм… Может, меня убрали, чтобы мой Дар больше не довлел над посредственностями?

Но я ведь знаю…

Стоп! Я пока ничего не знаю. Потому что в голове нет ничего, что я знаю, или того, что должен знать. Поэтому главное: сначала нужно окончательно закончить тут дела, а потом уже разбираться, что у меня с головой происходит и что я знаю…

Я наконец спустился с этажа в главный холл с ресепшеном и с окошком Схрона в правом углу от входа. Словил на себе пару любопытных взглядов бывших сослуживцев. Уже знают? И подошел к окну Схрона:

– Привет еще раз. Там записка должна быть от Духова по поводу меня.

– А, да, конечно, – как-то необычно затараторила наша кассирша Любочка Давеева. Что-то там посмотрела, забралась в кассу и выдала мне…

Э… всего триста девяносто шесть купонов.

– Любочка, милая. Ты случаем не ошиблась? У меня все-таки на счете шесть тысяч пятьсот тридцать три купона!

– Э… это да, конечно. Но остальная сумма ушла на погашение материального урона военным и на компенсацию семье Константина Страхова.

– А с каких это пор компенсацию и урон выплачивают Проводники? – как я знал, все компенсации выплачивались из специального фонда, в который мы, Проводники, как и все служащие Отряда, выплачивали десятую часть от заработанного, так называемый солидарный стабилизационный фонд.

– Так вас ведь уволили, Алексей Иванович. А уволенные выплачивают компенсации из своих средств.

– Что-то я не помню такого пункта в договоре…

– Так ваш договор расторгли со стороны главного нанимателя, – теперь она говорила не совсем уверенно и, можно сказать, боязливо. Думает, я в кассу ломиться начну? Делать мне больше нечего…

Что-то военные на меня плотно навалились. Видимо, все-таки кому-то дорогу перешел. Вот только где и когда? В голове возник вариант со Светкой, не Михайловой, а моей – Григорьевой, из моих девчонок. Когда-то она была с кем-то из верхов, но его любовь к плетке так ее достала, что она ушла. Ну, а я, когда мы столкнулись, набил ему морду. Нас разняли. И если честно, я даже забыл об этом случае. Года два ведь прошло. Все из-за морды, что ли?

Из-за морды и посредственности?

Как это банально, но вполне может быть…

М-да, уж.

Я вышел на улицу, ни с кем не поговорив и не попрощавшись. От меня вообще все шарахались как от чумного. Они что-то знают, чего не знаю я?

Но пройдя по улице домов пять, неожиданно сморщился и потянулся к рации, которой не оказалось. Ну да, я же уволен. Чертыхнулся и, развернувшись, направился назад в Центр.

Вошел в холл и очень громко, чтобы все слышали, проговорил:

– В пятом доме по Заводской улице, второй сектор – шершунчики.

Развернулся и вышел, нечего мне глазеть на немую сцену.

Как раз когда проходил пятый дом по Заводской, улица эта как раз выходит лучом на площадь Центра, возле дома остановился фургон, и из его нутра выбрались пять девчонок, как понял я, команда Фатимы Рисковой. Но останавливаться я не стал и даже на ее крик:

– Алексей! Лешка! – не остановился. Пусть премию в сто двадцать купонов себе забирают. Мне вообще ничего не хотелось.

Кстати, выявлять шершунчиков входит в прямую обязанность команд по борьбе с этими самыми шершунчиками. Они должны ездить по городу и проверять каждый дом. Дома разделены на сектора, в основном их три, но есть и четыре – длинные корабли больше пяти этажей и более шести подъездов, но они редкие в Горске – или два – точечные высотки в двенадцать этажей и выше. Это места, где возможно обнаружение биомассы. В моем квартале все дома пятиэтажные и шести подъездные – основные строения Горска, – значит, три сектора каждый.

То есть нельзя подъехать к дому, просто навести на него радар Хомичева и все готово, ты все увидел. Нет! Нужно обследовать каждый сектор, а у каждого сектора есть «абсолютная точка», с которой и проходит наблюдение, и с которой я сам и чувствую шершунчиков. А это пять минут на сектор минимум. Поэтому команды, конечно, ездят по городу, но так как людей не хватает, мало кто идет работать в Отряд, это Проводники обязаны в обязательном порядке лямку тянуть… Хотя уже нет. Я же уволен, и обязанность в обязательном порядке с меня снята…

Ну, а, остальные должности только по зову сердца. А сердце редко зовет воевать с нечистью. Да и на Металлическом заводе можно заработать больше, чем в этой опасной среде!

Хм… Может, к Василию Ивановичу Чапаеву в ученики записаться? Напильником там, ножовкой поработать?

Я даже рассмеялся от такой перспективы. Но за неимением лучшего можно и к Василию Ивановичу на завод, если что…

С таким веселым настроением дошел до дома. Не знаю, как слухи распространяются, но, кажется, во дворе квартала уже все в курсе моего увольнения. Взгляды у мужиков какие-то беспомощные и жалостливые. Только женщины так могут смотреть. И они тоже так смотрят. Или показалось?

Снова убрал в прихожую принесенные к двери разносолы. Пяток банок чечевичной каши, пяток конфет леденцов, вот в самый раз пососать с досады. И очередную бутылку самогона. Ну куда же без него…

Но не успел я дверь прикрыть, как в нее постучали.

Открыл. На пороге Иван Васильевич собственной персоной. Сорок с лишним лет мужику, а мнется как баба:

– Ты это, Лех, только не уезжай никуда. Хорошо? А мы тут сами как-нибудь тебе поможем…

Я смотрел на этого мужика, и мне вдруг захотелось плакать! Или смеяться. Ведь есть люди, нормальные, на которых и держится весь мир. И мы держимся. Потому что только из-за них из-за стержня мира не бросаем свою гребаную работу, которую и работой-то назвать сложно, но которая многих спасает, если не всех.

– Давай выпьем! – проговорил я, отходя