Русский крест: Литература и читатель в начале нового века - Наталья Иванова

А каков призыв?

«Французы! Вы полюбили Фуко, Бодрийяра, Дерриду, Уэльбека. Вы будете обожать Пелевина!» Это – на странице «Курьер», а в разделе «Досье» – двадцать статей, рецензий и интервью с современными русскими писателями.

Французы выстраивают литературный ряд по-своему, не «разводя» и не строя по иерархии Акунина или Улицкую с Шишкиным и Марком Харитоновым. Для них это все – переводящаяся (а значит, небезынтересная их, журнала, читателям) современная словесность. «Досье», занимающее чуть более трети журнального номера (33 страницы из 95), открывающееся полосным фотопортретом Толстого в шестидесятипятилетнем возрасте и изречениями Ивана Киреевского, фундировано статьями об истории русской словесности.

Но вот что интересно: речь, скажем, заходит – в крупноформатном эссе – о Гоголе, и тут же дается «картинка» обложки книги А. Королева «Голова Гоголя»; речь о Толстом – и рядом, в «окошечке», обложка книги В. Маканина «Кавказский пленный». Избранная библиография – от «Слова о полку Игореве», цена 7 евро, до «Разговоров с Бродским» Соломона Волкова (цена почему-то не указана). «Девять веков русской словесности» – в двадцати пяти исторических датах. Отдельная статья составителя и координатора всего раздела, все того же без устали трудящегося безо всяких лишних «похоронных» мотивов Жоржа Нива, – о восприятии русской литературы во Франции: эссенция информации. Жан Луи Бакэ – эссе «Алмазный язык» (о Пушкине), Мишель Окутюрье – эссе «Разоблачение „русского романа“ (Толстой и Достоевский)», Жаклин де Пруайяр – эссе «Человечность Чехова» (в «окошечках» указано, что «читать!» по темам); Константин Азадовский – «Божественный треугольник (Цветаева, Рильке и Пастернак)»; Леонид Геллер – «Форма в действии. Русские авангардисты»; опять бессменный и энергичный Жорж Нива – «Письмо Гулага. Солженицын и Шаламов»; при этом рекомендовано «читать!» не только вышеупомянутых, но и «Записки из Мертвого дома», и «Крутой маршрут» Евгении Гинзбург, и книги французских авторов о Гулаге. А к статье «Россия сегодня в 10 романах» предложено «читать!» «Лед» Вл. Сорокина, «Прусскую невесту» Юрия Буйды, «Мусульманина» В. Залотухи, «Помощника китайца» Ильи Кочергина, «Жажду» А. Геласимова, его же «Фокс Малдер похож на свинью», «Свинобург» Д. Бортникова, «Бессмертного» Ольги Славниковой, «Последнюю любовь президента» А. Куркова. И после этого – рецензии на уже опубликованные и аннотации на выходящие книги русских авторов, от «Хорошего Сталина» Виктора Ерофеева до «Голой пионерки» Михаила Кононова. А в конце «Досье» читателю назначены рандеву на Салоне. Вот как это делается в Париже, как все работает: из всего «досье» я не выловила, кстати, ни одного «превосходного» эпитета: табу на эпитеты! [43] Да они и не нужны: рецензии, статьи, обзоры и хроники насыщены информацией. Ремесло это или искусство? [44]

А теперь – вопрос: кто мешает продвигать русскую литературу как неиссякающий российский ресурс для международных связей страны, в России и постоянно? Кто мешает государству (а это именно государственное дело) обеспечивать бесперебойность этого продвижения?

Писатели?

Так я увидела своими глазами: то, к чему здесь, в России, особенно в Москве, относятся с неоправданным подчас высокомерием, во Франции, в Париже – весьма востребованный интеллектуальный товар.

Но: конечно, необходимо, чтобы на него – для него, то есть для нее, для литературы – работали умные и предприимчивые продвигатели. Сколько бы мы ни сожалели об отсутствии гения в современном отечестве, таланты есть. Их надо ценить, и оценивать, и анализировать, и интерпретировать тексты – книги – журналы – судьбы. В это надо вкладывать постоянно ту энергию, которая была направлена – в данном случае – на парижский Салон.

3

Злокачественное противоречие, фактически даже шизофрения, от которой страдает отечественная литературная жизнь, – это сшибка двух умозаключений. Умозаключение первое: да, литературу как ресурс (поддержанный неисчерпаемой русской классикой) надо продвигать. Это поможет ее развитию – и поможет, соответственно, России не потерять, а утвердить свой, простите за выражение, имидж. Второе: современная русская словесность читателям не нравится, а то, что нравится, вызывает раздражение, если не отчаяние, у критиков. Так, Е. Лесин в статье «Книжный апокалипсис наших дней» («Независимая газета», 1.04.2005) приводит данные: Донцова, Устинова, Полякова – золотые миллионные тиражи; далее идут Маринина, Куликова, Шилова. Раскрученный антипиаром «Идущих вместе» Владимир Сорокин «не входит по тиражам даже в двадцатку». Получается, что читатель-то читает, но не то, чего хочет Е. Лесин. А то, что он, Лесин, хочет видеть в руках читателя, находится в другом месте («Один сумасшедший напишет, другой сумасшедший прочтет») [45] .

Внутри самих себя мы страшно собой недовольны и делаем правильное выражение лица только тогда, когда нас вызывает Париж.

Я опять кидаюсь от «Ех Libris'a» к «Монд» и там нахожу данные, которые характеризуют ситуацию в российском книжно-читательском мире («С 90 000 названий изданных в 2004 году книг Россия стала третьей в Европе»), но несколько с иной стороны. И «Монд» пишет, что «распространение книг из Москвы остается первейшей проблемой». А в России разве это не известно Е. Лесину лично? Распространять разнообразие? Гораздо легче гнать единообразную Донцову, можно считать тоннами или километрами, как удобнее распространителю-оптовику, думающему, естественно, о доходе. О чем же еще ему думать? О просвещении?

Давайте отделять одно от другого, ситуацию (внутреннюю) в литературе и наше недовольство ситуацией – от того, что можно увидеть снаружи. Другими (чужими) глазами. Очень даже полезно. Вот я посмотрела «парижскими» глазами и увидела, например, что ни разу никто, за исключением «прорвавшихся» к микрофону писателей при «Литгазете», которых никто не приглашал и которые сами приехали (инициатива неплохая, но, кстати, так же приехали и другие издательства – НЛО, «Симпозиум», «Текст», «Издательство Ольги Морозовой» – за свой счет, самостоятельно, и объединились на своем отдельном стенде за пределами Российского павильона, хотя и в непосредственном соседстве), не употреблял в разговорах, дискуссиях и выступлениях никаких слов на – изм. Вообще. У меня сложилось впечатление, что писатели для читателей на ярмарке делятся на хороших и плохих. Так, в общем-то, просто.

Изданием книги дело издателя не заканчивается – изданную книгу надо продвигать, это безусловное дело издателя. Изобретательность издателя сказывается не в том, сколько он выгадает, издав книгу не на той бумаге и не заплатив (недоплатив) автору, а в том, как он будет распространять книгу, объяснять ее; как он будет налаживать контакт читателя с автором. Издатель чувствует себя дипломатом, посредником, в каком-то смысле художником, представляющим книгу (а представление – всегда искусство). А критика?

Уж кем она точно была, эта критика (французская) на Салоне, и вокруг Салона, и при подготовке и организации общественного интереса (и сознания французской публики) к Салону и его участникам, – так это двигателем, витальной силой, куратором самой литературной жизни, включая всех ее действующих лиц – и писателей, и читателей, и остальных «персон», включая VIP. Премьер-министр Франции г-н Раффарэн не мог не появиться там – и отдал Салону вместо намеченных сорока минут все три часа. А потом – ив госбюджете не забыл. И все это, перефразируя героя популярного анекдота брежневской эпохи, «дал вам я» – и все это колесо крутит французская литературная критика во всех ее ипостасях – от высоколобой/интеллектуальной до критики объясняющей и обучающей (из «Magazine Litteraire» я узнала, что по всей Франции действуют так называемые Les Ateliers D'ecriture, т. е. сеть (или цепь?) сообществ-клубов людей, с удовольствием и платно обучающихся культуре письма. У критиков, разумеется.

Критика сегодня в России издателю, читателю, распространителю и писателю оказалась неугодна. Но вот ведь какой парадокс: критика все равно существует, хотя и принимает извращенные формы, в свою очередь – уничтожая (или равнодушием унижая) ту литературу, которая отрицает критику [46] . Кто от этого страдает? Книгоиздатель, читатель, книгораспространитель и, разумеется, писатель. Парадокс это – или, скорее, разброд в умах, ни к чему позитивному не приводящий?

В былые времена официозная критика была в составе официальной советской литературы чуть ли не руководителем, начальником, прокурором, обвинителем, выносившим оплошавшим писателям приговоры – и в то же время персоналом, обслуживающим VIP-начальство в другом зале Дома литераторов. Однако были и совсем иные критики (как была и другая, настоящая русская литература советского времени) – те, что стали властителями дум. А потом – потом произошел известный обвал функций, и литература, вся целиком переживающая достаточно непростые времена, отвергла «направляющую» ее роль. Но, думаю я, – может быть, счастье литературной Франции в том и состоит, что у них не было своих Белинского с Чернышевским, «матрица» которых в разнообразных видах с упорным постоянством самовоспроизводится в России. И литература вызывает у все новых и новых Б. и Ч. нервическое раздражение, порожденное неудовлетворенной манией утрачиваемого величия. Мало кто из критиков в совершенно новой исторической ситуации понял, что роль его, и очень важная, состоит еще и в повседневной, очень разнообразной (и разновысотной) работе, порою – черной. Что критика – не только искусство различать и интерпретировать, но и ремесло оценивать и квалифицировать. Критики обиделись – и «зеркально» пошли на более престижную (как показалось) работу. Впрочем, это уже совсем другая тема.