Русский крест: Литература и читатель в начале нового века - Наталья Иванова

Но поскольку поодиночке у «академиков» и «кандидатов» не получается, то они сбиваются в группы, не хочу прибегать к другим словам. Или – их сбивают? Книгу С. М. Казначеева «Современные русские поэты» открывает предисловие «Русское созвездие», где автор утверждает себя в роли «первооткрывателя» «созвездия», не вопросом о качестве задаваясь, а спрашивая риторически: «Окажется ли публика на высоте той поэтической планки, которую поставили для себя стихотворцы?». Критик комментирует стихи поэтов «созвездия» так, что не оставляет публике другого ответа, кроме отрицательного. Приведу только один – из множества – пример: «Ванька-мокрый на окне / Со столетником… ( психологический параллелизм вычерчивается с филигранностью геометрической фигуры. – С. К. ) / Знать пора мне почивать / За штакетником».

«Вот она, Голгофа поэтической судьбы!», организованная комментарием. Кроме К. Коледина, в «созвездие» помещены В. Артемов, В. Верстаков, Ю. Кабанков, О. Кочетков, М. Попов… Главным в отборе автора книги является не то, что они – «поэты», не то – что «современные», главное – что «русские»: это слово на обложке набрано самым крупным шрифтом. Русский, разумеется, в данном дискурсе определяется не по языку, а по крови. Сошлюсь и на пылкого В. Куклина: «И понял: великий русский бард полуеврейского происхождения не любит русско-американского писателя происхождения еврейского» (ну если уж пойти путем В. Куклина и подсчитывать доли, то неправда ваша – полуеврейского тож); «издательство для тех, кто является посетителем российских синагог» («Василий Аксенов – как зеркало первой криминальной русской контрреволюции», пунктуация авторская).

Серьезная читательская аудитория – совсем скромная по масштабам (социологи подсчитали, что только около 1 % читателей покупают книги стихов), но знающая и ценящая поэзию, выбрала совсем других поэтов – в этом С. М. Казначеев (и единственно в этом) совершенно прав. В сборнике статей, выпущенном в качестве «учебного пособия для студентов-филологов и содержательного исследования для всех ценителей стихотворного слова» (цитирую аннотацию), есть именной указатель, из которого следует, что в книге отсутствует даже упоминание о таких действующих лицах поэзии, как Сергей Гандлевский и Тимур Кибиров, Геннадий Русаков и Светлана Кекова, Александр Кушнер и Олеся Николаева, Ольга Седакова и Инна Лиснянская, Елена Фанайлова и Вера Павлова, Лев Лосев и Виктор Соснора, Юрий Кублановский и Бахыт Кенжеев.

В качестве методологического аспекта своего литературоведческого труда С. М. Казначеев выделяет обильное цитирование. И здесь, конечно, он прав: читая цитированные стихи, понимаешь, почему они «утонули», почему их «не знают», несмотря на весь пыл и азарт литпропагандиста. Да просто потому, что стихи – за исключением Ю. Кузнецова и Н. Тряпкина – слабые, совсем убогие: ничего, кроме надувания патриотическим пафосом: «А с экранов орущее блядство Всероссийского лауреатства!.. На Руси от сего Холокоста (? – Н. И. ) патриоты обычные просто превратились <…> в лютые патриоты» (О. Кочетков, «Метаморфоза»). Брюки превращаются… превращаются в шорты, как сказано в известном кинофильме.

3

Националистический постсоветский дискурс ностальгирует по советскому и отчасти реанимирует сталинский культурный дискурс. Национализм белый еще внутри Советской России соединяется с национализмом красным (изводом национализма советского как русского ). Постепенно, шаг за шагом, вокруг газеты «Завтра» и ее литературного приложения «День литературы» объединяются националисты разных оттенков, представляющие разные националистические группы различных слоев общества. Литературная критика здесь играет роль изолятора и скрепляющего идеологического обруча, интерпретирующего культурные традиционные ценности как исключительно внутринациональные, а модернизацию и новаторство, постмодернистскую игру с традициями относя к опасному и даже смертельному для культуры разрушительному началу.

В националистическом дискурсе современной критики сосуществуют два направления. Первое – это «очистительное», строго разграничительное, положительно отличающее «свое» и разоблачающее всякое «чужое»: примером данного дискурса являются тексты Вл. Бушина, Ст. Куняева (и многие иные в ведомом им журнале «Наш современник»). Другое направление – это направление, адаптирующее «чужих» к своим ценностям, игнорирующее особенности автора (или текста) и конъюнктурно использующее в своих целях того или иного «культурного героя» (предварительно «выпотрошив» его). По такой методе работает Владимир Бондаренко. В статьях, после газетных публикаций складываемых в книги, он освобождает того или иного автора от авторской объемности, ему (как идеологу) не нужного груза и препарирует оставшееся в своих целях и в своем контексте. Подобной операции у Бондаренко подвергаются поэты еврейского происхождения и/или либеральных убеждений – от Иосифа Бродского до Ольги Седаковой. Но конъюнктурная широта, что разрешает себе главный редактор в газете «День литературы», недоступна для остальных авторов. Что можно Йове, нельзя корове, как шутят филологи-классики.

Другая литературная критика националистического дискурса, представленная в той же газете, разводит либералов (отрицательные примеры) и патриотов (примеры исключительно позитивные). В рубрике «Жизнь журналов» «Знамя» всегда будет представлено в черных тонах, публикации порицаются, а порицание приправлено натужной псевдоиронией; «Новый мир», за исключением идейно «близкого» газете Сергея Есина, – также («примитивное голословное нытье на примитивные же темы. Талант живописца – и пропадает зря» – о рассказе Дм. Новикова); однако если речь заходит об авторах журнала «Москва», то в дело идут эпитеты немыслимые, зашкаливающие: «Сергею Цветкову <…> еще выше, глубже, мощнее дано проявить это нерасторжимое»; «Стихи Цветкова парадоксальны, первозданно чисты и поражают силой открытости»; «Изящно и светло-печально вылеплен…». Когда же автор доходит до публикаций «Нашего современника», он (а) просто теряет (от восторга) способность выражать свою мысль словами: «„Явление театра“ Николая Пенькова („Наш современник“, № 10–11) станет, пожалуй, для многих явлением и самого Николая Пенькова».

Особенно наглядно победа комплимента над соображением проявляется в жанре литературного портрета.

Дискурс националистический – это лексика и синтаксис восторженно-образной речи, подменяющей собою хоть какую-нибудь, слабую попытку анализа. Положительные моменты: 1) русское, непременно из глубинки, происхождение «портретируемого»; 2) партийная принадлежность и партийное образование, 3) религиозность; 4) народность; 5) прямая ненависть к «другим».

Так, Леонид Ханбеков пишет «о судьбе и поэзии Юрия Ключникова. К 75-летию», следуя вышеуказанным пунктам: 1) «сибиряк», разговор о котором начинается издали, с велеречивого зачина («Сколько ни живи на свете, все будешь открывать неведомое тебе ранее – яркое, солнечное, или горькое, трагичное; пропитанное озоном жизнелюбия…»; 2) «Учился в Москве, в Высшей партийной школе»; 3) получил обвинение в «религиозном идеализме»; 4) «…отчетливее других слышит он едва сдерживаемый вековой привычкой к долготерпению гул народного гнева»; 5) «Евтушенко Жэ, при всех режимах // Вертевшийся, как вошь на гребешке».

По той же схеме изготовлен и критический портрет курского поэта Ю. Асмолова бывшим главным редактором журнала «Наш современник» Сергеем Викуловым. Внутри текста помещена крупная фотография-портрет – но не портретируемого, как следовало ожидать, а автора статьи: в националистическом дискурсе, как в патриархальном обществе, особое значение и смысл имеет иерархия, по которой Викулов важнее и главнее своего «героя». Посему и заслужил фотографию.

Националистический дискурс игнорирует сущность поэзии, равнодушен к поэтике, подменяемой чистой идеологией: «После разгрома Советского Союза Россия стала „суверенной“, „независимой“». Обыватели утешились. Но не улеглась тревога за судьбу Отечества в душе поэта: «„Я вижу: новые тевтоны / на Русь мою идут в поход. / Разбиты первые заслоны / И наступает наш черед“. <…> Ю. Асмолов – не просто талантливый поэт. Он – поэт-гражданин!». Обязательна в литературно-критическом (идеологическом) националистическом дискурсе и антизападная составляющая: «Но жить с оглядкою на Сэма?! / Ужель нас эта ждет судьба?».

Процитировав «патриотические» стихи, критик говорит от лица народа, узурпирует его мнение («критик»-народ): «Народ страшится такой судьбы <…>». Главное, что подчеркивает «критик» в «поэте-патриоте», – это «положительное качество народности: „Грубо, конечно. По-мужицки. <…> Я радуюсь появлению в русской поэзии еще одного талантливого поэта, главным содержанием поэзии которого является народная жизнь, а главным чувством – любовь к народу…“». Провинциальное агрессивно подчеркивается как единственно подлинное: «свои», русские противопоставляются «чужим», но «врагам», «русофобам»: «О провинциальной России враги ее, русофобы, говорят: лапотная Россия. Патриоты: глубинная Россия. Я бы добавил: коренная, подлинная Россия – главная кладовая русского языка, высокая башня русского национального характера, еще не облетевший сад русской национальной культуры».