Русский крест: Литература и читатель в начале нового века - Наталья Иванова

А самим критикам?

Критики целыми группами и поодиночке покидают ее поредевшие ряды, уходят в прозу [35] , – правда, о том разговор отложим.

И в выкопанную ими самими могилу [36] ее сопровождали избранные литературные критики. Хотя…

Критику сегодня (если отвлечься от хроники объявленной смерти) можно определять (и выстраивать) по разным параметрам и признакам – поколенческому (шестидесятники, «младоэстеты» [37] etc.), направленческому («правые» и «левые», «демократы» и «национал-патриоты»), по отношению к традиции («традиционалисты» и «радикалы»), по месту публикации, определяющему существо и формат высказывания («журнальная», «газетная», «радио-» и «телекритика»). Но поверх всего этого идет еще одно – деление по взятым на себя обязательствам и по литературной амбиции. И тогда это будет критика как искусство и как ремесло. Причем с искусством дело обстоит, на мой взгляд, лучше.

Русской критике как искусству открылись возможности в поздние советские времена, когда пресс был все-таки заменен перфорированной крышкой и было куда уйти пару, чтоб не взорвался котел. Вот критика и использовала этот исторический период, чтобы развить свои способности и увеличить возможности, в том числе – ив счет своей собственной эстетической изощренности, субъективности, «игры» в метафору и т. д. Этот же период связан и с увеличением поля знания и зрения, расширенного влияния (на критику) философии и литературоведения в самом важном, методологическом и мировоззренческом виде – от М. М. Бахтина, «формалистов», Ю. М. Лотмана, Л. Я. Гинзбург до С. С. Аверинцева и М. Л. Гаспарова. Критика становилась искусством, да еще и фундированным. И работать в разных жанрах – от заметки в «Литгазету» до монографии – полагалось, если критик себя уважал, с мобилизацией всех сил.

Есть такое выражение, на мой взгляд, верно схватывающее суть: страсть к чтению. Ведь чтение – это действительно страсть, порой неодолимая, как у кучера Селифана, который, помнится, почти с эротическим наслаждением разбирал просто буквы. Зайдите в книжную лавку – и вы увидите эти затуманенные глаза людей, наркотически опьяненных книгой, да и просто самим окружением множества книг. А запах, даже аромат книг, старых, антикварных, рассыпающихся в руках, и новых, пахнущих еще типографской краской? Страстью к чтению заболевают обычно в детстве, когда ангина, или когда до тебя, маленького, никому никакого нет дела. «Я маленький, горло в ангине» – вот тогда все и начинается. Из таких страстных читателей иногда получаются не поэты, а критики: страсть канализируется в профессию.

Критика как искусство (и самоцель) и сегодня продолжает свое существование. Исхожу из текстов, а не из их тиражирования или их влиятельности (на т. наз. литпроцесс, на деление премиального пирога, на пиар и т. д.). Такой критик сегодня – легко себе представляю – может читать свой текст, как поэт в клубе «Билингва»; и достойных слушателей-читателей у него может быть примерно столько же, сколько у поэта. Ведь от количества реципиентов ни сам текст, ни сама критика (или поэзия) как искусство не становятся хуже.

Вот с ремеслом дело обстоит сложнее. Я знаю всего несколько (пальцев одной руки хватит) критиков (не лит. журналистов), которые выполняют и (и!) свою профессионально-ремесленную цеховую (в замечательном и очень уважаемом мною смысле) повседневную работу. Хотя сами критики (высокомерно) не всегда считают ремесло составляющей частью литературно-критической деятельности. Критика, по мнению Романа Арбитмана, например: 1) «выдает справки (если автор заслуживает лишь того, чтобы поставить его в нужный ряд)», 2) «работает киллером», 3) «подвизается психотерапевтом». И – все!.. «Четвертое место – место бесплатного рекламного агента – стараются навязать критике скупые издатели». А другое, совсем другое? Такая функция критики, как рецензирование? Вот ведь даже не жанр – часть дела (и тела критики, все равно как нога или рука)! Но критике такое ремесленное занятие сегодня неинтересно: она лучше киллером поработает, чем описывать какие-то органы «бабочек» (как страстный классификатор Набоков). И все же…

Критика будет жить дотоле, доколе будет жить само литературное слово в книге, в журнале, в сети или устное, – и, как пошутил когда-то Лев Аннинский, если литература умрет, то дело критики будет объяснить ее смерть [38] . А кто объяснит смерть самой критики – так и хочется задать вопрос Аннинскому, общедоступному представителю критического цеха чуть ли не на всю Россию (фрукт – яблоко, поэт – Пушкин, критик – Аннинский)… Кстати, Аннинский объяснит – он-то все объяснит, для него, в общем, так получается, все действительное разумно – «И Ленин, и Сталин, и эти стихи».

Совсем другое дело – Андрей Немзер, критик страстный и пристрастный.

Читаю: «Стоит ли руками махать? <…> Словесная вязь вообще не вызывает никакой реакции». Это он – о своем послевкусии: после чтения мартовских номеров журналов, а также литпродукции книгоиздательств. Можно, конечно, оспорить его конкретные оценки и в данном случае, – но для общей атмосферы (и ситуации) важнее эмоция, чем раздача слонов, справедливых или не очень.

«Станционный смотритель», неутомимый работник в садах русской словесности выступает с пораженческой по интонации («из груди его вырвался стон») заметкой «Отфильтрованный базар» («Время новостей», 29.03.05). И это Немзер, объявлявший 90-е годы русской литературы замечательным десятилетием и обосновывавший свою высокую оценку достижений и перспектив постоянным мониторингом, описавший, пожалуй, чуть ли не все вышедшие за последние лет пятнадцать номера чуть ли не всех толстых литературных журналов! [39]

Совсем другой член критического цеха, Николай Александров, в «Известиях» упорно и регулярно сообщает публике об отсутствии присутствия литературы. Даже рубрика такая придумана им в газете, претендующей на звание общенациональной, – литературка. В той же рубрике в метафорически-меланхолической форме единственный на всю газету литературный (подчеркиваю) обозреватель уподобляет представителей современной русской литературы, а проще – поэтов, прозаиков, эссеистов (критиков? задаю себе вопрос: может быть, я не права, но считала и считаю критиков, если они настоящие, тоже полноправной частью литературы) – шарпеям, такой породе собак (китайского происхождения), которая приобрела особые, кажущиеся даже симпатичными, формы в результате первоначального маоистского истребления и последовавшего вырождения («Миф о шарпее» – 18.02.2005). Метафора прозрачная. Господи, да такая точка зрения имеет, среди прочих, конечно же, право на существование, – однако представлена она как единственная и неколебимая. Безапелляционная. Попробуй возрази – в лучшем случае это будет единичное письмо Тютькина петитом в рубрике «нам пишут» (то есть «для недоделанных»), а Николай Александров будет нести литературку и дальше, с фотопортретом, при бороде и очках! А по ТВ? И там – он же, как раз накануне российского присутствия на парижском Салоне книги – исключительно французским писателям отдаст телевизионное время (несколько телевечеров дефицитной «Экологии литературы»). Просвещение телезрителей, конечно, дело полезное, но не менее важно было бы просветить их относительно отечественного русского литературного пейзажа, писательских индивидуальностей, а также литературных направлений, дискуссий, групп и т. д.

2

Слава богу, обошлось без клюквы. Постмодернистские березки ничему не мешали, и именно постмодернистская с ними игра изъяла из атмосферы даже сам намек на клюкву. Ни балалаек, ни кокошников, ни плясок под гармонь, ни звонких бабьих голосов. Все было вполне по-европейски. И даже дачная беседка, где можно было присесть для переговоров, была придумана дизайнером российского павильона Павлом Каплевичем правильно.

Залы «Достоевский» и «Чехов» еле вмещают всех желающих – круглые столы и дискуссии идут с синхронным переводом, и французы слышат разных, остроумных и не очень, действительно дискутирующих, обменивающихся репликами и уколами, а не заранее подготовленными соображениями, русских писателей.

Вот Александр Архангельский выступает со мною вместе, а также с главным редактором журнала «Октябрь» Ириной Барметовой и прозаиком, переводчиком Асаром Эппелем на дискуссии перед смешанной русско-французской публикой в Париже, в рамках презентации общероссийской литературной «коллекции» авторов и их книг. Дискуссия – о литературной критике. В каких формах и жанрах и где именно представлена, в каких средствах массовой информации, какова ее роль и т. д., – об этом информирую собравшихся я. Ирина Барметова констатирует ненужность, по ее мнению, критики как литературного жанра и выдвигает сами толстые журналы на роль экспертов, отбирающих для публикации прозу и стихи. Соответственно, критика в журнале «Октябрь» почти упразднена. А ежели обратить свой взор к «Новому миру», то картинка будет совсем иной: там критика литературная представлена в разнообразии жанров, и даже по объему теснит, подымаясь как на дрожжах, снизу, традиционно «начальные» прозу и стихи: аналитические статьи и «большие», крупные по проблематике (и интеллектуально питательные по существу), разборчивые рецензии; отобранная десятка книг с обоснованными (анти)рекомендациями; перечень книг с аннотациями; порою вызывающе провокативная «нарезка» периодики. И это только «Новый мир» [40] …