Интервенция - Иван Алексин

помощь Болотникову на Урал отправить. Ну, так что, Федька, готов под рукой Ивана Исаевича царю-батюшке послужить? Дело там шибко трудное предстоит, зато и награда немалая будет. Тут тебе и прощение, и дворянство выйти может.

Глава 6

6 апреля 1609 года от рождества Христова по Юлианскому календарю.

— Выходит, не хотят ворота открывать?

— Не хотят, государь. Сказывают, что не верят они в то, что Вор в Калуге погиб. И на тебя, царь-батюшка, поносные слова говорили. Этакую срамоту и язык не повернётся повторить!

Я поморщился, оглянувшись на прислушивающихся к беседе воинов. Надвигающиеся со всех сторон противники, вынуждали меня действовать быстро, в надежде успеть разбить вражеские армии поодиночке. Поэтому, одновременно с моим походом к Одоеву, из Калуги под охраной двухтысячного отряда Григория Валуева вышел обоз с пушками. Ага, того самого Валуева, что и в прошлой жизни собственноручно ЛжеДмитрия I застрелил, и в этой, в махании по самозванцу саблями, поучаствовать успел. Но воеводой он себя успел показать боевым да и в пушках неплохо разбирался, пару раз ещё при Василии Шуйском командуя как раз артиллерией. Так что этакую нездоровую тягу к убийству царских особ я ему решил простить. Тем более, что и царь-то был ненастоящий!

Так вот, мой расчёт был на то, что, пока я с ногаями буду разбираться, обоз даже по этакой грязюке успеет уйти довольно далеко и я догоню его возле Козельска, который станет моим опорным пунктом в предстоящем противостоянии с черкасами «гетмана» Андриевича. Получилось, как обычно; с боку на половинку. Обоз я возле города догнал, вот только в Козельск моё войско впускать никто не собирался! О чём мне и доложил только что прискакавший из-под города Валуев.

— Будем штурмовать? — живо заинтересовался Тараско.

— С чем? — зло выплюнул я вопрос. — Не забывай, воевода, что у нас с собой только полевые пушки есть. Вся осадная артиллерия в Калуге с Мизинцем осталась.

Мда, неприятный сюрприз получился. Гибель самозванца с разгромом остатков его армии в Калуге, нашествие крымских татар с ногаями, вторжение в пределы Русского государства поляков с литвинами и черкасов. Всё это, по идее, должно было переломить настроения в южных городах, заставить жителей обратить внимание на единственную оставшуюся силу, способную защитить русскую землю от интервентов. Собственно говоря, я и к Одоеву Подопригору послал, имея в виду эту цель; показать себя защитником всей земли Русской, невзирая на прошлую вину жителей мятежных городов. Однако же первый значительный город, встретившийся на пути моей армии, изъявлять покорность не спешил.

— Не нужно было ногаев бить, — зло пробурчал Подопригора. — Прошлись бы по всему краю огнём и мечом, может и поумнели бы.

Мой боярин, едва сумев спастись под Одоевым, потерял за время обороны города почти треть своего войска, и теперь, что ногаев, что сторонников самозванца, ненавидел от всей души. И то, что после разгрома степняков в битве при Оке вместо него я послал вперёд на разведку отряд Юрия Беззубцева, любви ни к тем, ни к другим Якиму не добавило.

Но с ногаями он хотя бы посчитался. Как и ожидалось, лобового удара тяжёлой конницы кочевники не выдержали. Кирасиры Тараски даже свои пистоли толком разрядить не успели, вклинившись в беснующуюся толку степных всадников. Первые ряды были просто снесены. И в этот же момент, сквозь раскрывшуюся брешь в рядах копейщиков, ударила тысяча Ефима. Те сразу в рубку лезть не стали, разрядив сначала в упор по два пистоля. Залпы, успевших перезарядиться стрелков, довершили разгром, обратив ногаев в паническое бегство.

Но и тут степнякам не свезло. Что они, что я, позабыли о Подопригоре. Яким, между тем, после снятия осады с Одоева, в городе отсиживаться не стал, последовав вслед за Ордой. И его три тысячи всадников, сходу ударив в удирающих в полном беспорядке степняков, довершили разгром, превратив его в резню.

— Это мои земли, Яким, — напомнил я ему. — Мои города, мои люди. И даже если они против меня взбунтовались, я сам буду решать, как их наказать. Ногаев сюда не звали!

Собрав наскоро совет, решили, не задерживаясь под городом, двигаться дальше к Брянску. Оно, конечно, не хотелось за спиной вражеский гарнизон оставлять, но Козельск сам по себе городок небольшой. Что там того гарнизона? Даже чихнуть как следует в спину не сумеют.

Двинулись дальше, осторожно прощупывая местность, выпущенными вперёд дозорами. Раскинутые вдоль дороги деревеньки встречали нас пустыми, брошенными избами. Не успевшие укрыться в Козельске крестьяне, дружно уходили в лес, уводя с собой скотину, пряча заготовленное для посева зерно. И при этом не хотелось даже гадать, от кого они прячутся в первую очередь: от ногаев, черкасов или моего войска. Учитывая закрытые ворота Козельска, ответ мне мог не понравиться.

А вот Тараско оказался более любопытным, решив расспросить обнаруженного на окраине одной из деревенек дряхлого старика.

— Два дня как на выселки за болото ушли, боярин, — прошамкал губами дед. — Как слух прошёл, что сюда со всех сторон людишки ратные идут, так и ушли. Зачем судьбу пытать, если лес рядом? Не те, так другие, озоровать начнут.

— А тебя почему бросили? — спросил я, уже зная ответ.

— Стар я по болотам лазить, — покачал седой головой старик. Треух он, при виде подъезжающих богато одетых всадников, загодя снял. — Да и пожил своё. Сижу теперь на колоде, смерти дожидаюсь.

— Этак тебе долго её ждать придётся, — соскочив с коня, подошёл я к деду. — Мои воины селян не трогают. Так и передай тому отроку, что тебя проведать ходит. Ногаев я уже разбил, черкасов со дня на день побью, а от царёвых ратных людишек пусть зла не ждут.

— А какого царя людишки? — подслеповато прищурился старик. — Слух прошёл, что сгубили в Калуге царя Дмитрия. Или он опять, с Божьей помощью, спастись сумел?

— Вот, чёрт старый! — зло сплюнул Никифор, хмуря брови. — И впрямь, смерти ищет. Мы его, значит, зарубим, грех на душу возьмём, а он, через то в рай попадёт.

— Дозволь, государь, — вышел чуть вперёд Богдан Грязной, выразительно глядя на старика. — Смерда за хулу на царя наказать, дело государево, — оглянулся он на Никифора. — Греха в том нет.

— Забудь о самозванце, старик, — остановил я жестом своего телохранителя. — Нет больше Дмитрия да и не было никогда! Я,