Интервенция - Иван Алексин

левому флангу ещё держащему строй копейщиков, а у кромки видневшегося вдали леса выстроились в линию всадники. Кирасиры Тараско двинулись вперёд, набирая разгон.

* * *

— Как кличут? Кто таков? Не беглый ли случаем?

— Да какой же я беглый, Яков Митрофанович? — опешил рыжебородый стрелец в драном, сильно замусоленном стрелецком кафтане. — Аль не признал?

— Вот ещё! — взвился, зло сверкнув глазами, сухонький, пожилой подьячий, — Не хватало мне тут с ворами и душегубами знаться! Сказывай по делу, лихоимец, покуда плетей не получил! Мне что тут до вечера с вами возиться⁈

Косарь растерялся, не находя слов для ответа. Доля правды в словах подьячего была. Несколько сотен взятых в плен воинских людишек, служили Вору, а значит, по закону, и сами в том воровстве были виновны. И провозится десяток подьячих с писцами с этакой оравой, и впрямь, довольно долго.

Вот только не Якову его попрекать! Сам без малого три года в земской избе при самозванце просидел. А теперь вон оно как дело повернул!

— Странно, Яков Митрофанович, что ты с ворами знаться не хочешь, — нашёлся, наконец, с ответом стрелец. — С кем же тебе ещё знаться, коли и сам вор?

Сказал и тут же пожалел о своей запальчивости. Хоть и обидны были слова бывшего знакомца, с коим не раз за чаркой хмельного мёда вместе посидеть доводилось, а всё же лучше бы было промолчать. Потому как, Яков, вон, опять при власти оказался, а он на воровстве попался. Того и гляди на дыбу потащат!

— Ах ты, антихрист! Иуда! Вошь навозная! — взвился от ярости подьячий, потрясая козлиной бородкой и поливая отборными ругательствами незадачливого стрельца. — Да я тебя в порубе сгною! Хватайте его служивые! — развернулся он воинам присматривающим за арестантами. — Это закоренелый злодей! Верой и правдой самозванцу служил, а к истинному государю не мыслил! Тащите его в поруб к воеводе. Там быстро у этого душегуба до всей правды дознаются!

Двум дюжим стрелкам, потащившим его на правёж, Косарь даже не сопротивлялся. А толку в том? По всему видать, судьба у него такая, на плахе свою голову сложить. Сам на эту дорожку свернул, когда по своей дурости от службы Годунову отказался.

— Федька⁈ Косарь! Ты, что ли? Живой! Вы куда его ведёте, служивые?

Косарь поднял голову, вытаращился на дородного боярина в накинутой на дорогую броньку соболиной шубе, вытаращил глаза, силясь понять, откуда тот его знает.

— К тебе в поруб, Тимофей Михайлович, — почтительно ответил один из стрелков. — На него один из подьячих показал, что, это, мол, преданный Вору слуга.

— Тимофей? Кердыба⁈ — изумлённо выдохнул Фёдор, только теперь разглядев за богатой одеждой своего приятеля, с которым служил когда-то в городовых стрельцах в Ельце. — Ты как тут⁈

— Воевода я тут, — усмехнувшись, отрезал тот. — Фёдор Борисович за городом приглядеть оставил. Слуга, говоришь, — развернулся воевода к стрельцам, — Ладно, ступайте, — махнул он широченной ладонью служилым. — Сам измыслю, куда сего слугу определить.

Вскоре Косарь уже сидел за столом у воеводы, шустро орудуя ложкой над чугунком с наваристой кашей.

— Эк ты оголодал, Федька, — хмыкнул, с добродушной усмешкой наблюдая за бывшим товарищем воевода. — По всему видать, не баловал вас вор разносолами. Вон картохи ещё отведай, — придвинул он стрельцу миску с мятой картошкой. — То плод, что по приказу самого царя из-за моря привезли.

— Слышал, Тимофей Михайлович, — с готовностью потянулся к картохе Косарь. Назвать своего бывшего приятеля как раньше просто Тимошкой, ему даже в голову не пришло. — Слухи о ней давно ходят. Вкусно, — отправив ложку с картохой в рот, Фёдор покосился в сторону кувшина.

— То-то, что вкусно, — правильно истолковав взгляд гостя, Кердыба наполнил чарки мёдом. — Ну, выпьем за встречу, друже. Не думал я, что после того, как ты из-под Костромы ушёл, что ещё встретиться доведётся.

— И я не думал, — ещё больше помрачнел Косарь. — Как не сгинул до сх пор, сам удивляюсь. Несколько раз рядом со смертью прошёл. И самое обидное, ради чего? Я ведь уже в Туле в истинности объявившегося царя Дмитрия сомневаться начал. А после, когда под Орлом в его лагерь пришёл, в том ещё больше убедился. Людишки, что настоящего Дмитрия Ивановича в Москве видели, о том промеж себя шептали.

— Так чего не ушёл тогда он Вора? — прищурил глаза Кердыба.

— А куда я пойду, если я самому Годунову служить отказался и ратных людишек против него поднять пытался? — поднял Косарь глаза на воеводу. — Такое не прощается. За такое и дыбы мало. А с Вором за обман я уже здесь посчитался, — сжав кулаки, добавил Фёдор: — Это ведь я его, когда народишко поднялся, сабелькой полоснул.

— Ишь ты, покачал головой воевода. — Посчитался, значит, с Иудой за обман его. Ты только никому более о том не говори, — склонился он над столом. А то, государь шибко расстроился, что самозванца живым взять не получилось. Он его по всем городам в клетке хотел возить, людишкам показывать. Хотя, может и простит, — спрятал ухмылку в бороду Кердыба — Фёдор Борисович милостив. Вон даже Болотникова простил.

— Да, ну⁈ — не донёс чарку до губ Косарь. — Врёшь, Тимоха! — и тут же судорожно выдохнул, давясь словами: — Прости, боярин. Сам не ведаю, что говорю.

— Не боярин, а московский дворянин, — веско заявил воевода. — Но, если Бог даст, со временем и в бояре выйду. Фёдор Борисович за верную службу жалует и чинами не обходит. И ты бы, Федька, мог в дворяне выйти, кабы не дурость твоя!

— Чего уж теперь, — отвёл глаза Косарь и вновь потянулся к чарке. — Дело прошлое. Теперь уже ничего не поделаешь.

— Оно, может и так, а может и по-другому повернутся.

— О чём ты, Тимофей Михайлович?

— Болотникова государь, и вправду, помиловал. Тот в темнице у Васьки Шуйского сидел, а Фёдор Борисович его оттуда вынул да на Урал-камень воеводой отправил. Будет там Иван Исаевич руду железную промышлять да заводы ставить. Так вот, — продолжил свой рассказ воевода. — Повелел мне, государь, покуда тут в Калуге сижу, из ратных людишек, что мы в полон взяли, тех кто потолковее и вину свою осознал отобрать да в