Учителю — с любовью - Эдвард Брейтуэйт

 — У моего партнера травма, учитель. — Он показал на перевязанного Сапиано. — Может, побоксируем с вами?

При этих словах остальные словно по сигналу медленно приблизились к нам и замерли в ожидании моего ответа.

 — Подождите, а потом побоксируйте с Поттером или еще с кем-нибудь.

Наконец все стало на свои места, наконец я понял их коварный замысел.

 — Да у них на меня уже дыхалки не хватит, учитель, а с вами было бы в самый раз.

 — Давайте, учитель, набейте ему.

Такие болельщики мне сейчас были совсем ни к чему.

 — Нет, Денэм, я думаю, матч не состоится.

Денэм с сожалением взглянул на меня, стянул с больших рук перчатки и небрежно уронил их мне под ноги. Он добился своего. Я быстро взглянул на ребят и прочитал на их лицах разочарование и презрение. Они решили, что я просто испугался этого грубого верзилу.

 — Ладно, давайте.

Я взял с коня перчатки. Поттер со знанием дела зашнуровал их, а Сапиано, которому его таинственная травма, казалось, совсем не мешала, помог Денэму. Остальные, преисполненные ожидания, молча встали вдоль стены.

В первую же секунду я понял: репутация Денэма, как хорошего боксера, вполне оправданна. Двигался он быстро и бил точно, хотя вложить в удар всю силу ему не удавалось. Я в основном уклонялся и защищался как мог, решил, что надо просто продержаться какое-то время, а потом остановить бой. Как последний глупец, я позволил заманить себя в ловушку, теперь надо выходить из положения с минимальным ущербом — моральным и физическим.

 — Давайте, учитель, набейте ему. — Я узнал голос Патрика Фернмана. В нем слышалось разочарование. Их, наверно, удивляла моя пассивность.

Вдруг Денэм оказался рядом и ударил меня в лицо. Ударил здорово, и глаза мои наполнились слезами, а во рту я почувствовал соленый привкус крови. Что ж, если парень настроен серьезно, тогда шутки в сторону. То ли вид крови на моем лице тому виной, то ли науськивание дружков, но Денэм сразу забыл об осторожности. Раскрывшись, он кинулся на меня и пропустил удар. Мой кулак угодил ему в солнечное сплетение, и Денэм, судорожно схватив ртом воздух, согнулся вдвое и рухнул на пол.

Какое-то мгновение все стояли, словно громом пораженные, потом Поттер и кто-то еще кинулись помочь Денэму.

 — Стойте. Не трогайте его. Всем строиться на опорный прыжок. Кларк, соберите перчатки и сложите их у двери.

К моему удивлению, они выполнили эту команду без всяких возражений. Я подошел к Денэму и отвел его к низкой скамье у стены. Я просто сбил ему дыхание, больше ничего, вот-вот он будет в норме. Когда ему стало лучше, я продолжил урок, который прошел без сучка без задоринки. Ребята старались вовсю, выполняли все нужные упражнения — никаких подсказок или указаний с моей стороны. Они смотрели на меня, словно я, как по волшебству, прямо у них на глазах стал выше ростом.

Перед концом урока я отпустил класс и подошел к Денэму. Он еще не совсем пришел в себя.

 — Удар получился случайно, старина, я и сам не ожидал. Знаешь, что? Дуй-ка в умывалку и сунь там голову под холодную воду. Сразу полегчает.

 — Ладно, учитель. — Голос звучал неровно, но «учитель» было произнесено без колебания или издевки. Я помог ему подняться на ноги, он сделал знак Поттеру, и тот повел Денэма в сторону туалета.

Этот случай стал поворотным пунктом в моих отношениях с классом. Постепенно я заметил, что Денэм относится ко мне лучше, а вместе с ним и его дружки. Правда, он все равно не упускал возможности отпустить какую-нибудь колкость или шуточку, но теперь они не выходили за рамки приличий, а главное, в них не чувствовалось злобы и вызова. На занятия он стал приходить чистым, старался быть активнее на уроках, вел себя вежливее, и когда этот очаг сопротивления был в какой-то мере подавлен, класс сразу заработал на более высоких оборотах. Мало того, я вдруг ощутил, что и сам отношусь к ним по-другому. Я не просто испытывал удовлетворение оттого, что они внимательно меня слушают, выполняют мои указания я уважают во мне своего учителя. Я понял, что начинаю любить, по-настоящему любить их, всех вместе и каждого в отдельности. Поначалу я шел в школу с чувством легкого беспокойства я даже испуга, но полный решимости провести уроки хорошо, потому что это была моя работа. Теперь я стал относиться к занятиям по-иному, мне хотелось учить их ради их же блага, и я искренне радовался, когда видел, что урок проведен не впустую. Общение с ними приносило мне радость, я с удивлением убеждался, что во многих отношениях они вполне взрослые люди. С каждым днем я узнавал их все лучше. Многие во время перемены оставались в классе, и мы разговаривали обо всем на свете.

Почти все они жили в больших семьях и понимали, как нужны и важны в жизни деньги. Многие считали, что им уже пора работать и хотя бы частично снять финансовое бремя с плеч родителей, да и свои потребности — одежда, косметика, развлечения — постоянно росли. Они говорили о супружестве и детях как о чем-то хорошо известном и понятном. Одной девочке даже пришлось принимать роды при появлении на свет братика, и она рассказывала об этом с материнской заботой.

Уроки все больше захватывали меня. Любую тему я старался давать на хорошо знакомых им примерах. Такой путь помогал им лучше усваивать новое, облегчал понимание абстрактных явлений. На уроках географии и истории мы беседовали и читали вслух, тут я имел счастливую возможность о многом рассказать из личного опыта. Уроки проходили живо, ребята задавали вопросы с неподдельным интересом, и часто звонок заставал нас за оживленной беседой, и никто не хотел расходиться.

Иногда на урок без предупреждения заглядывал директор, и его тоже втягивали в разговор на ту или другую тему. Это ему нравилось, и он с похвалой отзывался о моей работе. Как-то я высказал идею о походе в Музей Виктории и Альберта.

 — Я бы не советовал, — ответил он. — В классе вы с ними как будто справляетесь, но вести их куда-то через весь Лондон — это совсем другое дело.

 — Думаю, все пройдет нормально, сэр.

 — Даже самые примерные дети, оказавшись за пределами школы и выйдя из-под бдительного надзора учителей, склонны встряхнуться и подурачиться. Ваших же учеников примерными никак не назовешь — пожалуй, они еще хуже других. В любом случае один вы не уследите за оравой в сорок шесть человек.

 — Я бы хотел попробовать, сэр.

 — Нет, Брейтуэйт, это исключено, но можно сделать вот что. Уговорите пойти с вами кого-нибудь из коллег, тогда я не возражаю. Правила Совета по школьному образованию категорически запрещают, чтобы один учитель выходил в город с такой большой группой учащихся.

 — Я поговорю — может быть, кто-то согласится.

 — Прекрасно, если она согласится, скажете мне, и я договорюсь о разрешении на этот поход.

Он хитро улыбался. Интересно, кого он имеет в виду?

 — А что будет с ее собственным классом, сэр?

 — Не беспокойтесь, я сам проведу в нем уроки.

В обеденный перерыв я рассказал о своем намерении мисс Бланшар.

 — Вы не поможете мне с ними, мисс Еланшар?

 — С удовольствием. Когда вы хотите поехать?

 — Как только директор получит разрешение.

Все шло как нельзя лучше.

 — А почему вы не обратились к мисс Клинтридж?

 — Мне как-то не пришло это в голову.

 — Понятно. — В глазах ее появилась игривая усмешка.

Когда остальные преподаватели вернулись с обеда, я рассказал о предстоящем походе и что мисс Еланшар согласилась мне помочь. Моя идея всем показалась по меньшей мере сомнительной. Я сидел и выслушивал их возражения, как вдруг раздался стук в дверь. Уэстон открыл ее, и на пороге появился Патрик Фернман. Он спросил:

 — Извините, учитель, мисс Дэр просила узнать, готов ли для девочек волейбольный мяч?

 — Мисс кто? — Уэстон от удивления даже запищал.

 — Мисс Дэр, сэр. — Фернман взглянул на озадаченное лицо Уэстона и добавил: — Памела Дэр, сэр.

Ничего не ответив, Уэстон отошел от двери и прислонился к камину, изображая из себя человека, до крайности удивленного. Я тем временем достал из шкафа со спортивными принадлежностями волейбольный мяч и передал его Фернману, который быстро исчез, в спешке сильно хлопнув дверью.

 — Ах, черт возьми! — Уэстон улыбался, но улыбка была неискренней, за ней пряталась ухмылка. — Как вам нравится? «Мисс Дэр просила волейбольный мяч»! — Он театральным жестом указал в мою сторону трубкой. — Послушайте, старина, что вы там такое творите со своим классом? Вот эти светские обращения и тому подобное? Не совсем уместно в нашей скромной обители, вам не кажется?

 — В самом деле? — поинтересовался я. Я и подумать не мог, что, если мои ученики станут лучше и вежливее себя вести, мне придется защищаться. Может быть, Уэстон шутит?

 — Чего вы хотите этим добиться, старина? — продолжал он. — Его волосатая рука торчала из засаленного отороченного кожей рукава, как у огородного пугала. — Ставите эксперимент в области культурного воспитания, который потом принесет пользу миллионам?