Мрачные души - Артур Шницлер

мчится мимо носилок в лес, в погоне за своим париком, и совсем исчезает в темноте. А Умпрехт так и не поднимается. Новый порыв ветра гасит один из факелов, некоторые из зрителей, сидящих впереди, начинают волноваться и тревожиться. «Тише, тише», – говорит барон. Ветер опять стихает, но Умпрехт все еще продолжает лежать, вытянувшись и не шевеля ни одним членом. Графиня Сайма вскрикивает, а все думают, что это тоже относится к пьесе. Я проталкиваюсь сквозь толпу пробираюсь на сцену, подбегаю к носилкам и слышу, как вокруг поднимается общая тревога. За мной идут и другие и окружают носилки тесным кольцом. «Что случилось?» – говорят голоса… Я порывисто беру факел у одного из людей и освещаю лицо Умпрехта… Начинаю его трясти, быстро расстегиваю на нем платье, потом приходит врач и слушает сердце и пульс… Он просит всех отойти и что-то шепчет барону… Жена Умпрехта тревожно проталкивается вперед и с криком отчаяния бросается к мужу. Растерянные дети ничего не могут понять. Никто из окружающих не хочет верить тому, что случилось, все испуганно перешептываются между собой. Потом вскоре становится известно, что Умпрехт умер внезапно, как только его внесли на сцену.

В этот вечер, глубоко потрясенный случившимся, я спустился в долину. Какой-то непонятный, суеверный страх мешал мне опять войти в замок. На другой день в Боцене я увиделся с бароном и рассказал ему дословно историю Умпрехта, накануне услышанную из его уст. Сначала он мне не поверил, но когда я вынул из бумажника таинственный листок с планом и показал ему, он с удивлением, почти с ужасом на меня взглянул, взял листок, рассмотрел его и потом отдал мне. В эту минуту лист был совершенно чист: на нем не было ничего ни начерчено, ни написано…

Я пытался потом разыскать Марко-Поло, но, к сожалению, мог узнать о нем только то, что в последний раз, года три назад, он выступал в Гамбурге на какой-то низкопробной открытой сцене.

Для меня лично самым непонятным во всем этом происшествии является загадочное исчезновение школьного учителя-флейтиста, который в погоне за своим париком скрылся в лесу и больше никогда уж оттуда не возвращался. Даже труп его не был найден нигде…

Послесловие издателя

Автора этого рассказа я лично не знал. В свое время это был довольно известный писатель, но однако, когда он умер лет десять назад, его почему-то забыли. Умер он лет шестидесяти. Все, что от него – осталось, перешло в руки бегло упомянутого в рассказе меранскаго доктора, его старого друга, а от него к какому-то другому врачу. С последним я познакомился в Меране прошлой зимой, много говорил с ним на разные темы, и в особенности по вопросам, составляющим для нас пока еще полную тайну: о внушении на расстоянии, всякого рода предсказаниях и т. п. Тогда же он мне и передал вышеприведенную рукопись, чтоб я ее напечатал, сделав достоянием публики то, что в ней представляет такой интерес. Содержание ее я, конечно, легко счел бы простым вымыслом, если бы врач тот, как видно из этого рассказа, не присутствовал сам на спектакле с его странным и трагическим исходом и сам лично не знал того загадочно исчезнувшего учителя-флейтиста. Что касается до Марка-Поло, я помню хорошо, что когда-то еще в ранней-ранней юности видел имя его на одной из афиш. Я запомнил это имя потому только, что, как раз в то самое время собирался прочитать сочинение знаменитого путешественника, называвшегося Марко-Поло.

Новая песня

 – Помилуйте, господин Брейтенедер, я совершенно тут ни при чем… Я ничуть не виноват…

Слова эти, словно долетая откуда-то издали, коснулись слуха Карла Брейтенедера, ясно однако чувствовавшего близкое присутствие того, кто произносил их. Карл даже слышал запах винных паров, сопровождавший эти слова, но все же ничего не возразил. Ему казалось, что теперь он совершенно не в силах вступать в какие бы то ни было препирательства и объяснения: слишком он был измучен, – слишком потрясен ужасами пережитой ночи. Хотелось только свежего воздуха да одиночества. Он, поэтому, не пошел сейчас домой, а направился по пустынной улице в поле, где поросшие лесом холмы нежно рисовались в тумане предутреннего рассвета. Но холодная дрожь пробегала по телу и мешала ощущать приятную свежесть весеннего воздуха, всегда так живительно действовавшую на Карла после бессонных ночей. Перед глазами продолжало стоять это страшное зрелище, от которого и бежал он.

Человек, шедший с ним рядом, по-видимому, только что нагнал его. «Но что ему нужно? В чем он оправдывается?.. И почему именно перед ним?.. Он ведь никогда не упрекал вслух старика Ребая, хоть сам прекрасно знал, что Ребай был главный виновник случившегося». Карл искоса взглянул на него и ужаснулся. Действительно, вид у старика был весьма неприглядный: черный сюртук был измят и запятнан, одной пуговицы недоставало, другие висели на нитке, в петлице торчал увядший цветок. А вчера еще вечером Карл видел цветок этот свежим. Она, эта алая гвоздика, пышно красовалась на сюртуке капельмейстера Ребая, сидевшего за дребезжащим пианино и аккомпанировавшего всем певцам «труппы Ладенбауэр», что проделывал он почти тридцать уж лет. Ресторанчик был весь переполнен, и накрытые столики стояли даже в саду. В этот вечер, как гласило на желтых афишах, напечатанных пестрыми буквами, ожидался «первый выход после выздоровления от тяжкой болезни, девицы Марии Ладенбауэр, по прозванию Белый дрозд».

Карл глубоко вздохнул. Стало совсем уж светло, и теперь он и капельмейстер были на улице не одни: им навстречу из лесу и отовсюду по сторонам шли прохожие. И только сейчас вспомнил Карл, что сегодня воскресенье. Он был рад, что нет надобности идти в город, хотя знал, что и на этот раз, как и раньше, отец простил бы ему, если б он не пришел в будний день на работу: ведь и без него хорошо пойдет дело в старинной токарной мастерской отца на Альзеретрассэ. За него же лично отец не боялся: он был уверен, что из сына рано или поздно, выйдет порядочный человек, как и из всех Брейтенедеров. А вот дружбу с девицей Марией Ладенбауэр он не особенно одобрял.

«Ты, конечно, можешь делать что хочешь, – ласково сказал он как-то Карлу. – И я тоже был молод в свое время… Но с семьями своих случайных подруг никогда не водил знакомства… Я слишком для этого себя уважал…»

«Вот если б я послушался отцовского совета, я от многого уберегся бы…» – думал Карл. Но ему так нравилась Мария, он так