Вторая жизнь Арсения Коренева. Книга вторая. - Геннадий Борисович Марченко

и пронести, может всё закончиться чуть ли не высшей мерой социалистической защиты. Утрирую, конечно, но исключение из партии/комсомола и «волчий билет» на всю оставшуюся жизнь – вполне рабочий вариант.

— Коренев, вас там в холл просят спуститься.

Старшая медсестра Ядвига Вацловна Ковалевская перехватила меня в коридоре, когда я как раз только что покинул палату после заключительного на сегодня обхода.

— А что там?

— Да не знаю, позвонили мне почему-то, сказали, вас там женщина какая-то ждёт.

Недоумевая, кто бы это мог быть, я спустился вниз. И сразу увидел её. Она стояла сбоку от входа, прислонившись плечом к стене, мяла в пальцах носовой платок. В груди всколыхнулось уже, казалось бы, забытое чувство, я с трудом сглотнул застрявший в горле ком.

Тут Евдокия словно что-то почувствовала, или периферийным зрением среагировала на движение. Наши взгляды встретились, и она, отлипнув от стенки, сделала нерешительный шаг навстречу. Я изобразил на лице улыбку:

— Привет! Ты какими судьбами?

— Привет! — она тоже улыбнулась, распустив в уголках глаз едва заметные лучики морщинок. — А я из Пензы с окончательными результатами анализов. Ты же просил меня снова провериться, помнишь?

— И как? — чуть напрягаюсь я.

— Я снова могу стать матерью, — выдыхает она и теперь очень серьёзно смотрит мне в глаза. — Сеня, откуда ты узнал? Только не ври, я сразу пойму.

А что мне говорить? Правду? Так она её, такую правду, скорее примет за ложь, чем любой другой вариант ответа, хотя бы более-менее правдоподобный.

— Могу я сказать, что это было некое, скажем так, откровение? Словно бы кто-то свыше нашептал мне в уши, что для тебя не всё ещё потеряно.

Она долго и молча смотрит мне в глаза, будто бы пытаясь в их глубине найти ответ на свой вопрос, а я не выдерживаю, улыбаюсь и легонько её приобнимаю.

— Извини, но другого ответа я тебе всё равно дать не смогу.

— Хорошо, — она тоже улыбается, хотя в этой улыбке проскальзывает грустинка. — Пусть будет так. Главное, что меня теперь никто больше не назовёт пустоцветом. Я была у того же врача, что и в прошлый раз, когда он поставил мне диагноз – бесплодие. Он сказал, что проверил проходимость труб, и всё в порядке. И что в его практике это первый подобный случай. Ещё спрашивал, кто мне посоветовал провериться, а я сказала: тот же, кто и выписывал направление.

— И что он?

— Сказал, что хотел бы как-нибудь поговорить с тобой. Я сказала, что ты теперь в Сердобске.

— Да? Ну бога ради, я скажу ему всё то же самое. А если честно, то я рад, что мои предположения подтвердились. Уверен, ты найдёшь себе достойного мужа. Не в Куракино – так где-нибудь ещё. Женщина ты молодая, видная, в самом соку, такие нарасхват.

— Только не у тебя, да? — вздохнула она и, что-то заметив в моём лице, добавила. — Да ладно, не переживай, я же тогда ещё сказала, что ты мне ничем не обязан. Нам обоим было хорошо, я ни о чём не жалею, напротив, благодарна тебе за подаренные минуты и часы счастья.

— А уж как я благодарен тебе… Слушай, ты же на последней рейс в Куракино опоздаешь, — всполошился я, бросив случайный взгляд на настенные часы.

— Ой, и правда! Рейсовый через 15 минут отъезжает, не успею!

Мы оказались в некоем замешательстве. Выход из ситуации был один, и я его озвучил:

— Давай-ка оставайся у меня на ночь, а утром с первым же и уедешь. Или тебе на смену?

— Да нет, я вообще-то в отпуске до Нового года. Как раз подгадала для поездок в Пензу.

— Тогда и говорить не о чем. Жди меня здесь, я освобожусь через двадцать минут, и пойдём ко мне.

— А это прилично?

— Евдокия! — притворно нахмурился я.

— Хорошо, — покорно закивала она, — буду тебя ждать здесь.

Вечером мы сидели на кухне, ужинали макаронами с сосисками, пили чай с печеньями, сушками и карамельками, и разговаривали. Евдокия рассказывала, что в Куракино меня помнят, кто-то поругивает за повесившегося Филимонова, но большинство поминают добрым словом.

— А ты меня вспоминал?

— Ну как же, почти каждый день вспоминаю, — почти не соврал я.

Надо ли говорить, что вечер закончился одной постелью на двоих. Учитывая, что моя партнёрша вполне могла «залететь», я похвалил себя за то, что по возвращении в Сердобск из Куракино на всякий пожарный запасся презервативами, пусть и отечественными. Так что до половины первого ночи, когда мы наконец угомонились, ни я, ни Евдокия ни в чём себе не отказывали.

Утром я проводил её к первому рейсовому, и уже с автовокзала отправился на работу, вспоминая прощальный поцелуй Евдокии у автобуса. Ох и жарким он получился… Наверное, Петро с супругой гадают, чьи это стоны до них доносились ночью через стенку. Надеюсь, у них – а особенно у Натальи – хватит такта не задавать подобные вопросы.

Ну а чего я боюсь-то, в конце концов?! Я человек взрослый, не женатый, кого хочу – того и вожу. Даже было бы странно, живи я затворником. Другое дело, что меня гуляющим с девушкой под ручку никто не видел, так ведь, с другой стороны, декабрь на дворе, не самое лучшее время года для прогулок. Не сказать, что в этом году зима выдалась очень уж холодной, но иной раз не особо-то и погуляешь.

Как выяснилось позже, эта история имела несколько неожиданные и не совсем приятные для меня последствия. На работе в этот день я слегка подзадержался, а когда вышел из больницы – буквально нос к носу столкнулся с Шустовой.

— О, привет, Ольга! Тебя проводить?

Она смерила меня многозначительным взглядом.

— Да ты уж сегодня проводил одну.

Неожиданно! Я на какое-то мгновение растерялся, не зная, что ответить, чем Шустова и воспользовалась.

— Лида, секретарша моя, тебя с утра на автовокзале видела. Провожала в Пензу сестру, а тут, говорит, гляжу, наш интерн с какой-то молодкой целуется у автобуса на Куракино. Я так и поняла, что это твоя куракинская любовь, ты же там два месяца на замене в амбулатории сидел. А я-то, дура старая, навыдумывала себе…

Она грустно усмехнулась. Вот уж действительно, дура. Только не старая, так как женщина она в самом соку. А вот бред несёт,