Смерть придёт на лёгких крыльях - Сешт Анна

Нахт был дома. Именно сейчас, сидя рядом с Садех, жуя одну из ее восхитительных булочек и слушая местные сплетни, он осознал это наиболее полно.

– А кого ты к нам привел? – вдруг спросила она, лукаво сверкнув агатовыми глазами. – Неужто невесту себе нашел?

Меджай, уже начинающий клевать носом, аж проснулся и едва не поперхнулся инжирной начинкой. Женщина заботливо похлопала его по спине.

– Ну-ну, нечего так волноваться. Давно тебе пора, ведь молодость не будет с тобой вечно. Я правда думала, что тебе больше по душе девушки вроде меня, – она заразительно рассмеялась. – Помнишь, как ты сказал мне, что подрастешь и непременно на мне женишься? Хотя мой Усерхат, конечно, был бы против.

– И ты тогда ответила, что лучше будешь мне доброй тетушкой. Или с гордостью стала бы мне матерью, если б Боги распорядились иначе, – Нахт тепло улыбнулся, коснулся губами ее родной ладони. – Конечно помню. И до сих пор считаю тебя самой чудесной женщиной во всей Кемет.

Садех ласково погладила его по щеке. В уголках глаз пролегли морщинки, и воин отказывался видеть, что с каждым годом их становится все больше.

– Ну так все же… что это за девушка? – с интересом спросила она.

– Я помог ей и защитил. Усерхат просил за ней приглядеть. Я толком не успел ее узнать. Она жрица Инпут.

– Ах вот оно что! То-то собаки наши так оживились, даже старый Пенек. Хоть и странно это все выглядело, конечно. Теперь сплетен не оберемся.

– Ну о чем-то ведь соседям надо поболтать, – усмехнулся Нахт. – Не так уж много у нас тут происходит.

– Да лучше б так подольше и оставалось! Мы уже успели полюбить покой. Увлекательные приключения они, знаешь же, только в историях хороши. А как оказываешься в них вовлечен – то мечтаешь о тепле домашнего очага, а вовсе не о том, чтоб стать героем легенды. Хотя по юности все мы, конечно, считали иначе, – она улыбнулась. – Значит, жрица Инпут. Симпатичная вроде. Отмыть только и откормить немного, чтоб не была совсем как псина тощая. А так, может, и останется с нами совсем, подсобит Имхотепу с его лекарскими делами. Он давно себе учеников искал, да все как-то не ладилось. У нас же тут чуть ли не рождаются с оружием в руках.

– Как всегда загадываешь далеко наперед, – усмехнулся Нахт.

– А как же иначе? Всегда так делаю, иначе не умела б вести хозяйство, особенно в целом гарнизоне… Ох, да ты уже совсем засыпаешь! Ты как, здесь сегодня переночуешь, или к себе пойдешь? Давай-ка я тебе постелю, и завтра спи хоть до полудня.

Нахт, подавив зевок, кивнул. Ему и правда хотелось остаться.

Глава X

1-й год правления Владыки Рамсеса Хекамаатра-Сетепенамона

Может, отвары Имхотепа были так хороши, а может, сказывалось то, что ночевала она наконец не в чьей-то гробнице, но в эту ночь сны Шепсет были приятными и безмятежными. Никаких видений, наполненных голосами Тех, словно над ней в самом деле сжалились и дали немного отдохнуть. Никаких страшных предзнаменований. И даже присутствие Богини немного отступило, оставляя неизменное чувство защищенности, но не обдавая привычным дыханием Той Стороны.

Ей снились пение птиц и ароматы плодовых деревьев. Усыпанные чистым просеянным песком тропинки в зарослях, по которым так приятно было пройти босиком. Тихие переливы арф и ласковый солнечный свет. Было так спокойно и правильно, и вместе со светом солнечной ладьи его присутствие озаряло землю – незыблемая Сила, бросить вызов которой никто не мог. Могучий воин и незыблемый защитник. Живое Божество и… человек, уставший от своих свершений, находящий отдых в самых простых вещах, радующийся искренности вместо вездесущей лести.

В ее снах он был там, в этих садах, у ярких расписанных искусными рельефами стен своего храма, хранившего историю всех его побед. Казалось, стоит сделать каких-то несколько шагов, протянуть руку, и она сможет догнать его, но…

Родной голос стал шелестящим шепотом, ласковым ветром среди ветвей, разносившим сладкие ароматы.

«Найди… найди…»

Шепсет не хотела просыпаться. Хотела остаться там, рядом с ним, где было правильно. Пробуждение несло с собой муку памяти. Воспоминания, запертые надежно, как в гранитном саркофаге, настойчиво скреблись о крышку, грозя расколоть камень. Даже дышать было больно, и горло сдавливали слезы, которые она не считала себя вправе проливать. Проснувшись, она укусила себя за кулак, чтобы не позволить своей скорби вырваться ни единым звуком. Так и лежала, свернувшись калачиком, лицом к стене, пока не почувствовала спиной тепло тела.

Собака легла совсем рядом, опустила морду ей на плечо и шумно вздохнула. Это было похоже на объятие, и жрица была благодарна.

– Проснулась уже, я же вижу, – мягко позвал голос, уже вполне живой, здешний. Собака приподняла голову и застучала хвостом по циновке, но Шепсет не повернулась. – Есть будешь? Тебе принесли одежду, я там рядом оставил. И воды вдосталь, хотя лучше потом к каналу сходить, как жара немного спадет. Ты проходи, как закончишь, – а то время уж к обеду.

С этими словами жрец ушел, судя по удаляющимся шагам.

Шепсет медленно села, оглядывая небольшую полутемную комнатку, служившую не то спальней, не то лечебницей. Единственное окно было закрыто плотной тяжелой занавесью, но солнечный свет все равно сумел просочиться, проливаясь тонкой сетью косых лучей.

Мебели здесь не было, кроме большого сундука и нескольких корзин с утварью. У противоположной стены были сложены несколько свернутых циновок. На одной из таких Шепсет как раз и спала, заботливо укрытая льняным покрывалом.

У изголовья стояла большая чаша с водой, рядом – гребень и растертый порошок из трав для зубов. Пара добротных плетеных сандалий пристроилась неподалеку, и аккуратно была сложена одежда. Кто-то позаботился даже о ларчике с макияжем и бронзовом зеркале, и почему-то именно эта небольшая деталь очень тронула жрицу.

Девушка стянула с себя тунику старого жреца, умылась и отерла тело влажной тканью. Казалось, запах бальзамирующих масел настолько впитался в кожу, что не рассеется вечно. По крайней мере, Шепсет чувствовала его чуть ли не на вкус и ожесточенно натирала себя, даже когда уже очистила пыль и песок.

Закончив, она обернула широкими полосами льна грудь и бедра, подвязала ткань и закрепила, потом оглядела себя. Имхотеп вчера, осматривая ее, предложил сменить повязки… а потом они оба очень удивились.

Шепсет провела кончиками пальцев по тонкому белесому шраму. Вот и все, что осталось в напоминание о ее несостоявшейся мумификации. Может, часть произошедшего ей просто привиделась? Она ведь не вполне себя осознавала. Но жрица отчетливо помнила, как кровь выходила толчками, а потом вдруг остановилась. И как притупилась боль, когда она очнулась второй раз.

– Как же так? – спросила она себя вслух и посмотрела на собаку. Та склонила голову набок, изучая ее внимательным и чуть насмешливым взглядом карих глаз, похожих на бусины карнеола.

Никакого толкового ответа на ум не приходило. Пожав плечами, Шепсет надела калазирис[44]– простой, без драпировок, но пошитый из хорошего тонкого льна. Затем она попыталась привести волосы в хоть какое-то подобие порядка, но часть мелких кос расплелась, а часть безнадежно запуталась, поэтому она пригладила их, как могла, решив переплести позже. Усердствовать с макияжем она не стала – только привычно подвела глаза и на несколько мгновений замерла над своим отражением, ища перемены. Что-то ведь обязательно должно было измениться! Произошедшее просто не могло не оставить глубокий след, похожий на шрам. Но лицо осталось прежним, разве что сильно осунулось. Жрица вглядывалась долго и пристально, не веря, что совсем ничего не отразилось. Черты поплыли, а собственные глаза стали казаться ей большими темными провалами. Только тогда Шепсет, вздрогнув, отложила зеркало.