Изображая зло. Книга вторая - Евгения Никифорова

Стараясь не шуметь, женщина поднялась наверх и приблизилась к хозяйским покоям. Из-за плотно закрытой двери не доносилось ни звука. Мэри нажала на ручку и осторожно заглянула внутрь. В сумерках едва различались очертания комнаты. Мелькарта она обнаружила на постели лицом вниз; спина мужчины подрагивала, будто в конвульсиях.

Испугавшись, экономка бросилась к нему, присела рядом и взяла за плечи. Только потом до неё дошло, что Мелькарт трясся не от боли, а от смеха.

– Ты сумасшедший! – воскликнула она, ласково пропуская его волосы сквозь пальцы.

Смеялся он долго, пока не устали лёгкие. От частого дыхания подушка нагрелась. В поисках воздуха Мелькарт перевернулся на спину; грудь тяжело вздымалась, как после бега. На губах застыла широкая улыбка. Правый глаз в темноте странно белел. Мэри молча дожидалась, когда буря отпустит мужчину, и вздрогнула от неожиданности, стоило тёплой ладони накрыть её худощавую руку.

– Хочу съездить к Виктории, – прохрипел он. – Мне надо… увидеть её… снова.

– Уверен? Я не хочу, чтобы ты продолжал терзаться.

– Мне необходимо…

Пальцы сомкнулись крепче.

– Поедем завтра с утра? – тихо предложила Мэри.

– На рассвете, – он скосил на женщину решительный взгляд.

– Держи.

Перед лицом возник кубок с шербетом. Мелькарт принял его из рук Виктории и провёл пальцами по выпуклым стенкам; удовольствие пить из чистого серебра щекотало нервы. Оправив полы шёлкового полосатого халата, Виктория присоединилась к ученику на подушки. Горевшие по периметру балкона свечи отгоняли спустившуюся с заходом солнца темноту. Полумесяц переливал золотом, и миллионы звёзд украсили небо волшебным сиянием.

– Опасно меня так баловать. Роскошь развращает человеческие умы.

– Но ты же любишь всё опасное. Почему бы не рискнуть и на роскошь?

Мелькарт поднёс кубок к губам. С задорной улыбкой наблюдая за ним, Виктория откинула с плеч тяжёлые чёрные волосы, обнажив кожу.

– Сколь сладостно наслаждение от обладания тем, на что другие не могут и рассчитывать? — мягко произнесла она. – Сколь разительна тщеславием сама мысль, что тебе доступны вещи, которых ни у кого больше нет? Она позволяет парить над землёй, взлетать всё выше и не отпускает, даже когда солнце сжигает крылья. Ты, как Икар, хитрым обманом выкрал себе свободу и, превзойдя все границы, уже не в силах остановиться. Это греховное наслаждение, от которого пред ликом смерти издаёшь страстный крик.

Под звуки её пленительного голоса Мелькарт опрокинулся на спину, позволяя небесам сомкнуться над головой. Отчего-то казалось, что все эти звёзды были близки, достаточно протянуть руку – и они падут на ладонь. Потоки времени застыли в немом ожидании, влюбчивый коварный Эрос окутал сетями жестокого Танатоса, и огромный мир сузился до просторов сердца, сосредоточившись в желанном прикосновении женщины к мальчику.

Машину тряхнуло, и Мелькарт распахнул глаза. Реальность обдала холодом неуклюже подбирающегося утра.

– Мы почти приехали, – сообщила Мэри. Она сидела за рулём прямо и невозмутимо; слабый свет придавал лицу суровое выражение.

По обочинам дороги виднелись мрачные надгробия.

– Я не остановлюсь, – прошептал Мелькарт, глядя на тысячи могил, венчавших мокрую от росы землю. – Не остановлюсь… Слишком поздно. Я уже взлетел.

Рука нащупала Жезл, словно в подтверждении непозволительной для человека мысли, что он и вправду способен стать богом.

Они быстро добрались до места. Мелькарт попросил миссис Говард подождать в машине, а сам направился по тропинке вглубь враждебного ему царства мёртвых.

Должно быть, запертые в гробах люди ненавидели его за то, что он медленно двигался мимо их вынужденных пристанищ, – именно так мужчине казалось, когда он бросал осторожные взгляды на монолиты с высеченными именами. Ненавидели его всеохватывающей отчаянной ненавистью отверженных, выброшенных за грань бедняг, которых покинул сам Бог. На кладбище Мелькарт был чужаком, преступником, предателем, и все, кто безмолвно лежал под землёй, мечтали утянуть его за собой вниз. И, словно в насмешку над страданиями несчастных, посреди кладбища дерзко возвышался склеп; по величию он мог бы поспорить с королевским дворцом.

Мелькарт ненадолго задержался, прежде чем подняться по каменным ступеням: это зрелище было раздражающе прекрасно, оно противоречило устоям мироздания. Замок легко поддался при поворотах ключа, массивная дверь жалобно скрипнула, впуская живого во владения мёртвой. Мужчина однажды приходил сюда, сразу же по возвращении в Англию после многолетних скитаний, и его первый раз был ужасным.

Лучи восходящего солнца, пропускаемые сквозь витражные стёкла, освещали воздвигнутый на мраморных плитах хрустальный гроб. Взволнованный, Мелькарт приблизился. Сквозь полупрозрачную поверхность угадывались очертания нетленного тела Виктории Морреаф: белое лицо с выдающимся горбатым носом, изломом бровей и острыми скулами, сложенные на груди руки, бархатное чёрное платье, – она как будто спала в своих готических чертогах, всё такая же сильная и роскошная.

Его единственная женщина. Мелькарт знал, что ни с кем не свяжет судьбу, Виктория всегда будет тенью следовать за ним, а он – за ней.

Зачем он приехал сюда? Пустоту невозможно заполнить, разорванную душу зашить, а разум утешить. Мужчина жаждал вновь ощутить рядом присутствие фрау, жаждал до закипания крови, до слёз. Он хотел её больше всего на свете… На самом деле, он хотел только её, остальное не имело значения… Одна Виктория была важна, ничто другое Мелькарта не интересовало.

Если бы он мог спасти эту женщину… Если бы существовала хоть какая-то вещь, воспользовавшись которой, он выдернул бы фрау Морреаф из лап смерти и вернул себе… Но даже Жезл Тота Гермеса Трисмегиста не воскрешал из мёртвых. Даже став Мессией новой эпохи, Мелькарт оставался безобразно беспомощным.

Слабым.

Обычным человеком.

Отвращение захлестнуло Мелькарта с головой. Да, это он – приютский крысёныш, вечный сирота, преступник. Суть не поменялась. Он по-прежнему одинок. По-прежнему озлоблен.

– Я никогда не получу то, что хочу, – прошипел сквозь зубы мужчина, до онемения пальцев стискивая золотую трость. – Поэтому я заберу всё!

Мелькарт склонился над гробом, вглядываясь в родные черты лица.

– Иллюминаты мне не помеха. Розенкрейц думает, что наденет на меня ошейник, но я порву ему глотку прежде, чем он опомнится. Вы лучше других знаете, что я никому не служу! Вы сами так сказали, когда я предлагал себя… когда я готов был стать полностью вашим. Я не солгал. Бальзамо в этом убедился! И Сен-Жермен тоже!

Мелькарт истерично рассмеялся.

– Розенкрейц хотел напугать меня сказками о всемогущих иллюминатах, но они просто люди, которые уязвимы для смерти. Сначала я возьму всё, что принадлежит им; Розенкрейц поможет покончить с проклятым орденом. А потом я избавлюсь от столь сговорчивого и опасного соратника. Ни одному бессмертному не суждено войти в мой круг. Но тсс! – пусть это будет нашей тайной. Не стоит отнимать у сильных мира сего последнюю надежду.

Любуясь хладным телом Виктории, Мелькарт не сразу заметил свежую белую розу. Скользившая по крышке рука случайно обнаружила притаившийся с другой стороны гроба цветок. Жёсткий взгляд вцепился в находку, как в улику страшного преступления: она нарушила священное уединение, вторглась в область интимного…

Мелькарт брезгливо поднял цветок двумя пальцами, будто боялся испачкаться. Кожу обожгли нежные лепестки, заботливо срезанные шипы навевали тёмные подозрения.

Кто-то проникал сюда на протяжении уже длительного времени, выказывал дань уважения почившей королеве, оставил подарок в доказательство чистоты намерений – белую розу с набухавшим, всё ещё распускавшимся бутоном. Виктория Морреаф существовала для кого-то помимо Мелькарта: не один он продолжал бредить этой загадочной женщиной, не один он безумствовал в клетке, куда загнал себя сам. Ключи от дверей склепа хранились только у Мелькарта как наследника состояния фрау и у агентов из «Walpurgis adherents». Но Морган давно уехал в Штаты, занимался инвестициями, Рид находился во Франции, контролировал действия Рыцарей Ночи на континенте. Поэтому Мелькарт бестолково стоял посреди усыпальницы и не мог понять, кто смотрел на беззащитное тело в его отсутствие.

Это казалось неправильным. Сама вероятность того, что неизвестный питает к Виктории глубокие чувства – после тринадцати лет забвения, – немало раздражала Мелькарта.

Бутон оказался зажат в кулаке, словно в тисках; пальцы грубо смяли лепестки. Роза не стерпела насилия и обречённо пала к сапогам мужчины.