Убитая монета - Вадим Владимирович Ширяев

доктор Шмудтциг, — сама частица не исчезла, а затаилась, как огромная гора питательных веществ у какого-то микроорганизма. И эта гора, скорее всего, находящаяся у анонимного микроба, самим своим существованием искажает происходящее. Шанс ее заполучить заставляет шевелиться, тратя энергию, целые колонии микроорганизмов. Некоторые микробы, более «продвинутые» в смысле переработки энергии, осваивают фотосинтез, начиная синтезировать нужные вещества из общедоступных веществ и энергии солнца. Они отличаются от иных микробов по химизму и не могут сосуществовать, не создав предварительно множество барьеров, скрывающих эти различия. Как не уживаются анаэробы и аэробы.

В нумизматическом мире это изготовители поддельных монет.

Нет, не фальшивых монет — те делают, когда исходная монета ценна содержащимися веществами. Например, в ней 1 грамм золота, а ты делаешь на вид такую же монету, но в ней 0,8 грамма золота. А купить на нее можно, если повезет, как на ту, в которой 1 грамм.

Поддельная монета — это совсем другое. Это когда у вас есть раритет, за который реально ничего купить нельзя. Например, пробные двадцать копеек СССР чеканки 1958 года — точь-в-точь, как двадцать копеек 1961 года, только выпущенные на пробу, с другой датой и имеющие стоимость у коллекционеров никак не совпадающую и не совпадавшую с номиналом, даже когда эти деньги были в ходу. Изготовителю подделок имело смысл затратить на производство такой монеты средств гораздо больше, чем ее номинал — все равно окупится.

Естественно, таких «умельцев» нумизматический мир отторгает, если сможет опознать. А если не сможет, то в ходу появляется еще одна раритетная монета. И если брать по большому счету, то все в выигрыше. Потому что, подумайте, кому сделал плохо изготовитель поддельной монеты такого качества, что невозможно отличить ее от исходной, и удачно ввел ее в оборот, так что она уже поменяла несколько владельцев, оставив след в истории… Кому от этого плохо? В случае фальшивой монеты еще как-то понятно, вдруг банк начнет принимать их с анализом, или по весу, и обнаружится, что на руках у вас просто нечто с заниженной покупательной способностью, или вообще без нее. А в случае поддельной монеты? Ее стоимость полностью субъективна, и если субъективные условия соблюдены, то она вполне имеет право на существование.

Да, но как же обстоятельства происхождения? — задается вопросом доктор Шмудтциг.

У вас что, есть машина времени, чтоб его точно установить? — Отвечает он сам себе и читателю-нумизмату. Если появился бы способ каким-то образом непогрешимо точно отделять нумизматические зерна от нумизматических плевел, то может оказаться, что половина вашей коллекции — это те самые плевела, удачно встроенные в процесс лет пятьдесят-сто назад. И вы будете настолько честны, что это признаете? Или придумаете отговорку, что монеты, подделанные так давно, тоже теперь раритеты? А позвольте спросить, как давно? Чем сто лет лучше ста дней, с точки зрения изготовления металлического кругляша? Но тут мы снова возвращаемся к вопросу — чем неотличимые экспертами друг от друга две монеты разнятся, если известно, что та, что справа шестнадцатого века, а та, что слева, только вчера была извлечена из цикла искусственного старения?

А если вы отвернетесь, и кто-то их перетасует? Они обе сразу станут хуже? Или наоборот?..

— Ну, да, про подделки тут хорошо написано…

— Простите? — Виноградов поднял взгляд на соседа и сообразил, что тот уже давно смотрит в экран его электронной книги.

— Хотя и так понятно, что это самое выгодное — продать подделку за оригинал. Тут прибыль максимальна, поэтому некоторые ребята предпочитают не книжки читать, а делом заниматься… — Живчик улыбнулся каким-то своим, безусловно, приятным воспоминаниям, и продолжил:

— Само собой, идеальный покупатель подделок — ну, это такой анахорет, который положит ее в свою коллекцию, и долго никому не будет показывать. А потом его, обычно, выжимают досуха и заставляют правдами или неправдами коллекцию продать. Идеально — другому, такому же лоху. Потом один из них закладывает коллекцию «липы» под банковский кредит. Для максимальной оценки монеты прогоняют через «свой» аукцион и снабжают все это солидными на вид бумажками, которые потом лягут в папку уголовного дела. Кредит, понятное дело, воруют. Лох скрывается за границу — откуда, как прежде с Дона, выдачи нет. Агентство, например, по страхованию вкладов, получает предмет залога. Продает его на другом, но тоже целиком контролируемом, аукционе. И покупает монеты вполне себе добросовестный коллекционер. Так что, в итоге, подделка с экспертными заключениями и провенансами[5], которых у нее теперь, как на дворняжке блох, официально попадает в нумизматический оборот. Уже в статусе несомненного подлинного раритета. Но это, Владимир Александрович, сами понимаете, — идеально зацикленная схема, и удается она не всегда.

— Понимаю, — кивнул Виноградов, и опять уткнулся носом в книгу…

«Ладно, — продолжал доктор Шмудтциг свои аналогии. — Микробные сообщества соблюдают некие правила — так, с первого взгляда, видится микробиологу в микроскоп. Коллекционеры тоже их соблюдают. Все правила условны и нарушаются, как только возможно, по мере мутаций в микробной ДНК, при этом порождая новые правила, с учетом допустимых границ нарушения. Для мутации не нужны какие-то внешние факторы, многие поняли Дарвина неправильно, считает автор. У жирафа не потому длинная шея, что он тянулся к листве в вышине, все не так. Рождались предки жирафов и с длинными, и с короткими шеями, но выживали и давали потомство статистически чаще те, кто имел более длинную шею.

В сущности, у микробов то же самое, как у жирафов и нумизматов. Только ДНК дают мутацию за счет «нулевого дрейфа», статистически возникающих дефектов, детей квантовой неопределенности и термодинамики, а нравственность — за счет случайных блужданий мысли. И если от мутаций ДНК защищают специальные молекулы, то у нумизматов эту роль выполняет совесть. Но и то, и другое не абсолютно, так что, если мутация все же произошла, дальше включается естественный отбор. Пройдет такая мутация, или нет? У микробов успешный мутант станет родоначальником колонии клеток с новыми свойствами, а среди нумизматов…»

Между рядами кресел прошла стюардесса — предложила чай-кофе-напитки. К удивлению Виноградова, его сосед отказался, и адвокат продолжил чтение.

«Чем более узко специализирован микроорганизм, — развивал автор свои очень умные, хотя и тяжеловесные аналогии, — тем более он успешен. Но только вплоть до первого изменения условий во внешней среде, а там узкая специализация может быть роковой. В свое время было такое событие на Земле, как «кислородная катастрофа», переход от мира без кислорода к тому миру, который нам привычен сейчас. Это не значит, что до того, как появился озоновый слой, кислород никто не вырабатывал — вырабатывали, и еще как,