Книга волшебных историй (сборник) - Ирина Ясина

Когда прошло три года, винодел сказал себе: «Пьяница должен уже протрезвиться, нужно сходить узнать, как он».

И он пошел к пьянице и стал спрашивать, дома ли тот.

– Он умер три года назад! Уже подходит срок снятия траурных одежд! – сообщили ему удивленные домашние.

– Вино у меня отличное, – перепугался винодел. – Захмелевший от него спит тысячу дней. Сегодня ему пора проснуться!

Он велел домочадцам вскрыть склеп, взломать гроб и проверить, так ли это. Из гроба поднимались винные испарения. Пьяница зевнул и промолвил:

– Как я был пьян! Эй ты, что за штуку ты изготовил? От одной бутылки я так захмелел – только сегодня проснулся. Дай-ка опохмелиться!

Люди, придя в себя после изумления, начали насмехаться над ним. Но винный дух ударил им в нос, они рухнули на землю и провалялись пьяными три месяца».

Тут утро властно просочилось сквозь верхушку юрты и разом вскипятило в кувшине вино. И его радостное бульканье заглушило недозволенные речи, а потом кувшин с веселым воплем звонко лопнул, окатив юрту горячими брызгами искр и капель…

…

…Когда наступила ночь, старик сказал:

«В нашем улусе в старые времена, да и по сей день, было много гигантских червей и медведок.

Один солдат был приговорен к казни, хотя вину свою отрицал, утверждая, что оговорил себя под пытками. Оказавшись в тюрьме, он обнаружил сновавшую по полу вредоносную медведку и обратился к ней в отчаянии:

– Как было бы прекрасно, если бы ты могла уберечь меня от смерти!

И с этими словами бросил ей свою кашу. Медведка съела еду без остатка и ушла. Вскоре она стала появляться снова и снова, каждый раз увеличиваясь в размерах. Когда надо было уйти из камеры, медведка сдувалась и уползала в щель, вползая же распухала до размеров свиньи, барана, быка, носорога… А в день казни раздулась в слона, разнесла камеру в щепки и спасла солдата.

Еще в наших краях водится насекомое, которое по виду напоминает матку-цикаду. У нее много личинок. Матка их стережет. Если убить матку, смазать ее кровью восемьдесят монет, а потом покупать на них что-то на рынке, – то монеты будут всегда прилетать обратно, угодливо гомоня и покорно влезая в мешок.

А у одной нищенки на спине образовался горб-желвак, похожий на мешок. А внутри желвака было много чего-то вроде коконов, каштанов или камней, которые при ходьбе пересыпались и стучали. Ночью из горба слышался шум перебранки и явные стоны.

Нищенка просила на рынке милостыню и давала за это щупать свой горб, рассказывая зевакам:

– Мне приходилось вскармливать и собирать шелковичных червей вместе с невестками, женами моих братьев. Почему-то только у меня одной много лет подряд были большие потери. И, чтобы этого не заметили, однажды я украла у старшей невестки целых четыре мешка коконов и переложила их к себе, а однажды опять украла четыре мешка, но теперь сожгла их, чтобы у невестки было меньше. Вскоре спина у меня разболелась, образовался нарыв, который постепенно превратился в этот живой желвак. Вот и ношу его как заплечный грешный мешок. Если делаю хорошее, мешок молчит, если плохое – пухнет, ноет и звенит, не дает покоя и сна, а из ушей по утрам лезут черви и расползаются по телу.

А как-то раз в лесу треснуло дерево, где у диких пчел было гнездо. Мед пролился на землю, к нему собрались жуки, отведали его и, почуяв, какой он сладкий, алчно налезли на него всеми лапами. Но намертво увязли в меду, и их, беспомощных, тотчас начали склевывать птицы. И жуки говорили, умирая: «Несчастные мы! За недолгую сладость погубили мы свою жизнь!»

Тут свет утра так сильно испугал гигантского коричневого жирного червя, что он был вынужден оборвать недозволенные речи и спешно с урчаньем уползти по шесту юрты в дыру потолка…

…

…Когда наступила восьмая ночь, Реза-заде сказал:

«Шелк – нежность мира, а лучший шелк – тут, возле святого дацана.

В старину рассказывали, что в глубокой древности некий начальник отправился отсюда по делам в дальние страны. Дома у него никого не осталось, кроме дочери и жеребца, которого дочь выкормила своими руками. Она жила в уединенном месте и все время скучала по отцу. Однажды в шутку она сказала коню:

– Если бы ты мог найти моего отца и привезти его домой, я бы вышла за тебя замуж!

Конь тут же оборвал повод и ускакал в те самые места, где пребывал ее отец.

Отец, увидав коня, удивился, поймал его и сел на него верхом. Конь, глядя в ту сторону, откуда прибежал, беспрестанно ржал.

– Не понимаю, почему ты так возбужден, – говорил отец. – Не случилось ли чего-нибудь дома? – И в конце концов поскакал домой верхом на коне.

Дома конь вел себя необыкновенно: каждый раз, когда девушка выходила из дома во двор, он впадал в радостное возбуждение, налетал на нее и пытался ее покрыть.

Отец тайно допросил дочь, и та открыла отцу, что ее неосторожные слова, очевидно, послужили всему причиной.

– Не смей никому говорить об этом, – сказал отец, – а то опозоришь нас. Из дома никуда не выходи.

А сам ночью зарезал коня и шкуру положил во дворе сушиться.

На другой день он ушел по делам, а дочь, ослушавшись его запрета, вышла во двор. Наступила на шкуру и сказала:

– Ты – животное, а захотело взять в жены человека! За это тебя убили и ободрали! Ты само себе навредило!

Не успела она это произнести, как лошадиная шкура встала дыбом, крепко обмоталась вокруг девушки и насильно увела ее прочь со двора…

Отец искал дочь несколько дней и наконец, нашел ее среди ветвей большого дерева, мертвую, обмотанную лошадиной шкурой. Вместе они превратились в единый кокон, который был прилеплен к стволу.

Отец стал ухаживать за коконом, отчего тот увеличился в несколько раз, был шелковист и мягок и дал жизнь другим, белым и нежным коконам.

Так появилось на земле дерево шелковица, без которой немыслима жизнь».

Тут утро застало нас врасплох, и мы воочию увидели, как из огромного замолкшего кокона, лежащего посреди юрты, стала с треском высвобождаться бабочка. Вот вылезла и, величиной с орла, внимательно осмотрела нас агатовыми глазами, а затем тяжело взлетела к верхушке юрты и с трудом выбралась наружу, осыпав нас зеленой пыльцой…

…

Когда настала девятая ночь, старый перс Реза-заде сказал:

«Наш Учитель, Хамбо-лама, учил своих учеников:

– Испокон веков Небо установило четыре времени года. Солнце и Луна движутся чередой. Стужа и жара сменяют друг друга. Когда Небо спокойно – возникает голубизна. Когда Небо волнуется – приходит ветер. Когда Небо плачет – идут ливни. Когда гневается и ярится – горят леса, на землю летят потоком кометы, встают торчком камни и вспучивается почва, обнажая наросты и щели.

У людей на один сон приходится одно пробуждение. На один вдох – один выдох. В этой смене – сущность жизни, а дух выражен в уходе и приходе. Жизнь проявлена в кровообращении и дыхании. Звуки и запахи – позывные тела. Глаза – речь души. Если у человека сбито дыхание и нарушен сон, он должен очистить душу и тем самым вернуть свое Небо.

Пять стихий образуют сущность человека. Стихия дерева – это гуманность. Стихия пламени – это установления. Стихия металла – это долг. Стихия воды – это мудрость. Стихия земли – это мысль.

Когда все пять стихий чисты, они порождают мудрого человека.

Когда все пять стихий загрязнены, они делают человека низким и глупым. От грязного дерева на человека нападают слабости. От пламени человек впадает в разврат. Грязный металл порождает лень. Мутная вода родит жадность. Грязная земля ведет к глупости и тупости.

Три пути ведут к знанию: путь размышления – это путь самый благородный, путь подражания – это путь самый легкий и путь опыта – это путь самый горький.

Человек способен сделать путь великим, но великим человека делает путь.

Благородный человек предъявляет требования к себе, низкий человек предъявляет требования к другим.

То, к чему стремится высший человек, находится в нем самом, а то, что ищет низший, – в других.

Мудрец стыдится своих недостатков, но не стыдится исправлять их.

Но всё меняется. Доживший до тысячи лет фазан уходит в море устрицей, воробей превращается в мидию, черепаха научается говорить как человек, лиса становится костром, а змея, разорвавшись, разрастается по частям. Таков предел счета лет. Сущность вещей заложена в их рождении, смерть неисчерпаема, а каждое новое перевоплощение предельно».

Но тут крик петуха прорвался в мир, солнце ударило по нашим глазам, а сидящий посреди юрты в позе лотоса желтоногий, желторукий и желтолицый бритый лама, прервав дозволенные речи, велел нам вставать: сегодня последний день, когда нам еще можно помочь, – завтра уже будет поздно…

Линор Горалик

Ночью,в самом начале удивительно теплого месяца,он обошел всех остальныхи велел собираться.Кто-то был предупрежден заранее.Большинство – нет.

Сначала он боялся,что их выдастиспуганный недоуменный гомон,дребезжание пыльных шкафов,истерический перезвон ножей.

Потом это стало неважно.

Перепуганно причитали длинные старые селедочницы,плакали ничего не понимающие маленькие рюмки,утюги столпились в дверяхосоловелым, покорным стадом.Тарелки метались,не понимая, как можно броситьвесь этот затхлый скарб, – потемневшие скатерти,грязные кухонные полотенца,священные бабушкины салфетки.Жирная утятница, воровато озираясь,быстро заглатывала серебряные ложечки.Солонка трясла свою пыльную, захватанную сестру,истерически повторявшую:«Она догонит и перебьет нас!Она догонит и перебьет нас!..»

Он неловко ударил еедеревянной засаленной ручкой.Она замолчала.

Когда они, наконец, двинулись вниз по пригорку,вся околица слышала их,вся деревня смотрела на них из окон.Когда они добежали до реки,топот Федоры уже отзывался дрожьюв его тусклых от застаревшей грязимедных боках.

Задние ряды проклинали его,скатывались в канавы, отставали.Средние плакали, проклинали его, но шли.Передних не было, – только он,на подгибающихся старых ногах,в молчаливом ужасеответственности и сомнений.

Когда они все-таки добежали до реки, – измученные, треснувшие, надбитые, – он обернулся и сказал им: «Вот увидите,мы войдем в воду – и выйдем из нее другими».

Но тут река расступилась.

– Смертинька, Смертинька, кто твоя бабушка?– Вечная воля Твоя. Вяжет из лыка удавки, голубушка,давит винцо из тряпья.

– Смертинька, Смертинька, что твои сказочки?– Темные лясы Твои. Точат и точат несладкие косточки тех, кто лежит в забытьи.

– Смертинька, Смертинька, где твои варежки?– В темном притворе Твоем. Трогают, трогают медные денежки под золоченым тряпьем.

– Смертинька, Смертинька, что твои саночки?– Слов Твоих скользкая суть. Вон как летят по раздавленной улочке, ищут, кого полоснуть.

– Смертинька, я ж тебе был вроде крестного!Ты меня этак за что?– Дядя! Я так, повторяю за взрослыми.…Где ж мои варежки-то?

Михаил Жванецкий