Я тебе изменяю - Амелия Борн

пришлось ехать к ней – в такую жару, невыносимую духоту! – чтобы увидеть своего внука, моего Тео!

– И что же произошло? Оля не дала тебе с ним увидеться?

– Хуже! Я сказала ей, что готова взять Тео с собой в санаторий, а она нахамила мне! В ответ на мою доброту! Да многих других бабушек не заставишь и часа посидеть с внучками, а я готова была возиться с ним целую неделю! Вот говорила же я тебе, что она неблагодарная!

Голос матери стремительно набирал обороты, живо лишившись былой слабости и страдания. Глеб автоматически хмыкнул: он бы сильно удивился, если бы Оля позволила забрать Тео на целую неделю. Она была идеальной матерью… и женой.

– Она имеет право не отпускать его, – рассеянно возразил он матери.

И тут же ощутил, как ее глаза впились в него, как два остро заточенных кинжала.

– Ты не понимаешь, что говоришь! Ребенка нужно от нее изолировать и как можно скорее! Наш Тео не должен быть окружен какими-то посторонними мужиками!

Последняя фраза попала в цель: Глеба словно ушатом ледяной воды окатило при мысли о каких-то мужиках рядом с Олей… то есть, с сыном.

– С ней был мужчина? – поинтересовался он резко.

Мать замешкалась. Возникло ощущение, что она взвешивает в голове, какой ответ будет более выгоден…

– Не знаю! – воскликнула наконец нетерпеливо. – Может, и был! Да ты ведь и сам все видел, во всем убедился!

Губы Глеба недовольно, презрительно поджались. Это было правдой. Он самолично удостоверился, что для Оли их брак ни черта не стоил и что она весьма быстро нашла ему замену…

А может, нашла уже давно?..

– Я сказала ей, что мы этого так не оставим! – решительно продолжала мать. – Сказала, что мы в любом случае заберем у нее Тео!

Последние слова вонзились в затуманенное ревностью сознание, отрезвили, заставили пораженно уставиться на мать…

– Ты сделала… что?

– То, что давно и следовало! А тебе надо поторопить этого Конева, иначе твоя жена развратит нашего мальчика!

Прилив злости, который вдруг испытал, был неожиданным даже для самого Глеба. Сжав кулаки, он вскочил на ноги, навис над матерью и отчеканил:

– Тебе не следовало вмешиваться! Мы бы со всем разобрались сами!

– Не кричи на мать!

Она беспомощно всхлипнула, отвернулась от него, тяжело заохала…

Но внутри отчего-то ничто не дрогнуло. Ну как она не понимала, что в его отношениях с женой сейчас все и так было до крайности плохо? Зачем пыталась сделать еще хуже?

Он невидящим взглядом обвел квартиру. Черт, да что он вообще тут делал? Почему приперся сюда, как покорный щенок в поисках хозяйки?

Да потому что боялся остаться один. Потому что уже остался…

Но жить с матерью явно был не выход. Как смеялась бы над ним сейчас Оля, как прошлась бы по его привязанности к материнской юбке!

Стало тошно. От себя самого. От жизни, которую вел…

Он решительно пересек гостиную, подхватил столик с материнскими снадобьями и с шумом опустил его рядом с диваном. Мать наблюдала за ним округлившимися, испуганными глазами…

Снова накатил стыд. За то, что был с ней резок, за то, как собирался поступить…

Но остановиться он уже не мог. Кивнул на столик, коротко бросил:

– Вот твои лекарства, мама. Станет снова плохо – прими их или звони в скорую. А я пошел…

Он развернулся, всей спиной чувствуя тяжесть, которую обрушивал на него материнский взгляд… Хотелось обернуться, извиниться, покаяться…

Но он молча вышел в прихожую.

– Глеб!.. – последнее, что слышал перед тем, как захлопнуть дверь.

А после наступила тишина.

Ланской и представить не мог, что способен настолько сильно соскучиться по сыну, по жене, по семье. Его прошлая жизнь была простой, понятной, уютной. Настоящей. А что ему осталось сейчас? Только горевать о том, что разрушил собственными руками. Только не переставать удивляться тому, в какой суррогат превратилось его существование.

Он ругал себя за то, что ему казалось, будто мать его душит. Своей любовью, своей властью, своим видением того, что должен делать ее сын, а о чем ему стоит забыть. Раньше это было нормальным. Глеб понимал, что она просто беспокоится за него. Что маме просто нужно заботиться о нем, чтобы не сойти с ума от ранней потери и одиночества. Но чем больше времени проходило, тем острее становилось чувство, что все чертовски не так.

Войдя в их с Олей квартиру, Ланской остановился в прихожей и, прикрыв глаза, с наслаждением вдохнул аромат родного дома. Здесь было так хорошо, так славно. И одновременно до одурения больно из-за того, что все потерял.

Пройдя в спальню, Глеб остановился на пороге и обвел знакомое убранство пристальным взглядом. По нутру полоснуло мерзостью от того, что испытывал по отношению к самому себе. Он вспоминал, как сказал Оле про то, что ей изменяет. Вспоминал, как на любимом и родном лице появилось то выражение, источником которого он не имел права быть. Мало того, должен был лично убить любого, кто стал бы причиной боли и унижения, направленных в сторону Ольги.

Глеб подошел к краю постели и, устало опустившись на нее, стал смотреть в пол. Никакой острой необходимости приезжать сюда у Ланского не было. Он не забыл в шкафу любимые носки. Не оставил в сейфе важных документов. Но ему так отчаянно нужно было хоть немного побыть дома. Пусть здесь и было пусто и тоскливо.

Скрежет ключа в замочной скважине заставил Глеба вскинуть голову. Он жадно всмотрелся в прихожую – с того места, где находился Ланской, просматривалась лишь часть двери. И когда на пороге появилась Оля, он счел это едва ли не знаком судьбы.

Она что-то напевала себе под нос. Была одна – это Глеб отметил краем сознания. Выглядела посвежевшей, отдохнувшей. Ухоженной. Оля пока не заметила его, дав Ланскому возможность ею полюбоваться. Сначала она неспешно разулась, потом принялась вертеться перед зеркалом. Оправила блузку, привстала на носочки. Светлая ткань обтянула красивой формы грудь, рот Глеба наполнился