ПОСЛЕДНЯЯ ГРАНИЦА - ХОВАРД ФАСТ

Шурц вкратце изложил договор; он подчёркивал основные факты, слегка помахивая сигарой и оставляя при этом на скатерти дорожку пепла.

Во всей его манере проглядывала такая снисходительность, что министру юстиции захотелось перечить ему.

– Желал бы знать ваше мнение, – заявил Шурц. – Конечно, без подробностей, просто как вы смотрите на это.

Дивенс пожал плечами.

– Весь этот договор – мёртвая буква, – сказал он.

– Как так?

– Я не вижу ни значения, ни смысла договора, который заключен много лет назад с кучкой каких-то дикарей.

– Но мы же заключили договор, – пожал плечами Шурц.

– Он не имеет законной силы.

– Не имеет?

– Это был просто известный жест, – заметил, улыбаясь, Эвартс. – В конце концов, любой договор с индейскими племенами только жест.

– Я могу привести три законных основания, аннулирующих такой договор, – сказал министр юстиции. Попыхивая сигарой, Шурц кивнул головой:

– Во-первых, если суверенное государство заключает договор с другим суверенным государством, такой договор сохраняет силу только до тех пор, пока оба государства остаются суверенными. В данном случае о суверенности говорить не приходится; если даже эти индейцы были суверенными в областях, которые они населяли, они теперь не являются таковыми. Самый факт их изгнания с территорий, на которых они проживали, исключает всякие притязания на суверенитет. Во-вторых, такой договор обусловлен дружественными отношениями. С той минуты, когда индейцы объявили нам войну, договор был аннулирован. Правда…

В эту минуту вошёл Хейс. Все встали, но президент сказал:

– Пожалуйста, садитесь, джентльмены, прошу вас. Большую часть совещания занял железнодорожный вопрос. Хейс, уставший, измотанный, тщетно старался распутать этот клубок нарушенных обязательств, взяточничества и обманов.

И снова Карл Шурц забыл дарлингтонскую проблему; осталось только бесцельное желание узнать о третьем юридическом основании Дивенса, но и это желание было забыто. Он всё более горячился в связи с поднятым на совещании вопросом, всё громче выкрикивал свои возражения, причем его грубое горловое немецкое произношение становилось всё явственнее.

Когда он возвратился в своё министерство, папка с дарлингтонским делом была убрана с его стола.

Вернул его и этой теме Джексон, вашингтонский корреспондент «Нью-Йорк Геральд», но уже два дня спустя, в течение которых министр внутренних дел успел совершенно забыть инцидент в Дарлингтоне.

Шурц сам был журналистом; он прочитывал ежедневно множество газет и имел собственное мнение насчёт того, чем должна быть пресса. Иногда ему просто жутко становилось при мысли о влиянии газет в Америке и о том, какой силой они могли бы быть. И вместе с тем он видел, что эта сила продажна, развращена, поставлена на службу тирании, обману, ненависти и предрассудкам.

– Вы можете дать мне кое-что интересное, – сказал Джексон, входя к нему в кабинет.

– Вы так думаете? – улыбнулся Шурц.

– Я знаю, вы не любите разговоров об индейцах, вступивших на тропу войны, но мой редактор говорит, что в Канзасе назревает война.

– Тогда отправляйтесь в военное министерство, – пожал плечами министр, довольный своей шуточкой.

– Я был там, – ответил Джексон. – По их мнению, в прериях царят мир да пьяные индейцы.

– Так и нужно отвечать.

– Но ведь из этого заметки не состряпаешь. Я получил достоверные сведения о том, что в Канзасе идут бои между войсками и индейцами.

– Чепуха!

– Шайены… – сказал репортёр. И тогда Шурц вспомнил обо всей этой истории в Дарлингтоне.

– Это пустяки, – возразил Шурц. – Просто сбежало несколько Шайенов. Они ушли из своей резервации и решили вернуться к себе на родину. Вслед за ними послана военная полиция, она должна привести их обратно. Вот и всё.

– Сколько же их?

– Сотни три, считая женщин и детей. Вы знаете, они кочуют, как цыгане.

– Это уже кое-что, – сказал Джексон.

– Но для статьи мало. Почему бы вам не писать о тех тысячах индейцев, которые преспокойно живут в своих резервациях? Пишите о том, как правительство старается создать новую жизнь для целой расы, приобщить её к цивилизации в течение жизни одного поколения… Почему не печатают никогда ни слова об индейцах, пока где-нибудь не заест маленький винтик? Ведь это огромная машина, – так неужели вы думаете, что она всегда может работать без перебоев?

– Когда люди друг с другом сражаются, об этом нужно печатать в газетах.

– Сражаются?… Да там и сотни взрослых воинов не наберется… Два кавалерийских эскадрона отправлены за ними, чтобы привести их обратно.

– А когда это произошло?

– Дня два-три назад.

– Так теперь всё уже, должно быть, кончилось?

– Весьма вероятно, – улыбнулся Шурц. – Вы услышали о войне в прериях, и вам кажется, что большие армии движутся по разным направлениям, маневрируют, что там происходят стычки, настоящие сражения. Слава Богу, ничего подобного нет. В Америке этого больше не бывает. И если несколько солдат едут вслед за несколькими глупыми индейцами, которые не понимают, что правительство хочет создать им хорошую жизнь, – это не война. Всё равно как если бы полиция преследовала железнодорожного вора. Их приведут обратно и превратят в мирных фермеров, и это самое правильное. Так ведь?

– Или же отправят на Черепашьи Острова?

– Да нет! Что за выдумки относительно Черепашьих Островов! Конечно, мы здесь, в министерстве внутренних дел, не святые, но мы не ссылаем каждого глупого индейца в тюрьму на эти острова.

– И всё-таки индейцы там умирали, – кротко заявил Джексон.

– Так же, как и белые. И это позор. Разве я не понимаю, что это стыд и срам – использовать такое страшное место в качестве тюрьмы! Но вы полагаете, что можно излечить нарыв, просто отмахнувшись от него? Нет, для этого нужно время. Нужен сначала законопроект, затем резолюция, затем обсуждение в комиссиях, голосование. Это и есть демократия.

Джексон посмеивался, глядя на грузного, брызжущего слюной, раздраженного министра. Шурц сказал:

– Закуривайте вашу трубку, я налью вам шнапсу. Я понимаю, что обидно прийти сюда за сенсационными новостями, а уйти без них…

– Я был там, – пробормотал Джексон и выпил виски.

– Где?

– На Индейской Территории.

Шурц уставился на Джексона, широко раскрыв глаза, и репортёр ответил ему спокойным и пристальным взглядом.

– Этим летом, – пояснил Джексон.

– Вот как!…

Наступило длительное молчание. Наконец репортёр поднялся, собираясь уходить. Шурц снял пенсне и начал тщательно протирать его.

– Это долгий путь – до родных мест, – заметил репортёр. – Откуда они?

– Кажется, из Чёрных Холмов, – сказал Шурц, не поднимая глаз.

– Я там был.

– Вы, кажется, везде побывали…

– Кое-где побывал. Мне понравились Чёрные Холмы. Может быть, потому понравились, что я никогда не жил в горах. Хороший уголок для Америки!

– Конечно, – сказал Шурц таким тоном, что было ясно: интервью окончено.

– Да, они безумцы. Ведь это тысяча миль от Индейской Территории.

– Может быть, они и безумцы, – равнодушно отозвался Шурц. – Когда слушаешь, как индеец рассуждает, то иногда действительно кажется, что они сумасшедшие. Но разве можно допустить, чтобы триста бродяг шли, куда им вздумается!

Репортёр повернулся, чтобы уйти, но голос министра следовал за ним до дверей:

– Я очень сожалею, что оставил вас без сенсации, но никакой войны нет. И с вашей стороны нехорошо будет, если вы напишете о войне. Мы стараемся делать что можно для индейцев, и страна должна знать об этом.

«Полагаю, что страна мало этим интересуется», – подумал Джексон.

Когда репортёр ушёл, Шурц остался сидеть за столом. Глядя на закрывшуюся дверь, он злился на Джексона, злился на самого себя за то, что вспылил. В сущности, ничего не случилось, и репортёр, стараясь выведать что-нибудь, действовал просто наугад. Таковы уж эти репортёры, и если человек разоткровенничается с ними, так и жди неприятностей. Но в данном случае писать будет не о чем. Ещё день-другой – и всему этому конец.

Когда спустя несколько часов в кабинет вошёл секретарь, Шурц всё ещё сидел, уставившись в пространство.

– Есть какие-нибудь приказания, сэр? – спросил секретарь.

– Никаких.

– Мистер Фрилинг из Сент-Луиса ждёт в приёмной, сэр.

– Да?

– Вы вчера назначили ему…

– Ах, да… Проводите его сюда. И договоритесь с генералом Шерманом, когда нам с ним встретиться.

Но в течение всего разговора с Фрилингом из Сент-Луиса Шурц убеждал себя, что единственной причиной, побуждавшей его увидеться с генералом Шерманом, было желание не допустить, чтобы в печать проникли, сведения об этой неприятной истории, и добиться, чтобы с ней было покончено быстро и без шума.

Когда Карл Шурц спустился по лестнице в подвал, Шерман пошёл ему навстречу. Старые друзья обменялись тёплым рукопожатием. Они закурили сигары и уселись по обе стороны заваленного бумагами письменного стола. Солнечные зайчики играли на документах, на старом дереве, и прохладный, спокойный воздух точно становился теплее от этого. Они беседовали о давних временах и обо всём понемногу и стряхивали сигарный пепел прямо на пол.