Смешилка — это я! - Анатолий Георгиевич Алексин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
И я на своем «высшем суде» постановила, что дурочкой не являюсь. Но если выгодно было ею прикинуться, убедительно это изображала. Быть своим собственным судьей в общем-то очень удобно. И потому к художникам это может относиться, а к уголовникам — нет!
— Я сниму тебя еще в одном фильме! И тоже в роли Смешилки, — пообещал мне после первой премьеры режиссер. — Если ты не чересчур поспешно будешь взрослеть.
Я изготовилась вовсе приостановить какое-либо взросление… Но возникало противоречие между этой готовностью и тем чувством, кое решениям не подчиняется. Давно сразивший меня старшеклассник все сильнее ценил наши дружеские общения. Так он говорил и даже открыто мной как звездой восхищался. Чтобы открытое восхищение звездой сменилось тайной любовью или, на худой конец, увлечением, следовало выглядеть повзрослее: разве мог он воспылать страстью к девчонке? А чтобы сняться в новой картине, я обязана была девчонкой остаться. «Что для меня важнее — искусство или любовь?» Этот вопрос сделался главным. И неразрешимым!
«Любят чуть ли не всех и даже самых заурядных, обыкновенных… А чтобы славили и воспевали, надо быть совершенно особой личностью!» — успокаивала я себя. Но в душе порой отдавала предпочтение не прославлениям со стороны тысяч поклонников, а обожанию со стороны поклонника одного… Потом опять начинала предпочитать славу и грядущий свой фильм, отказываясь от себя как от женщины. «Искусство требует жертв!»
— Когда ты впервые влюбилась? — спросила я у бабули.
— Когда была в четвертом классе. Нет, в третьем…
А я заканчивала в то время уже девятый — и все еще вынуждена была выглядеть девочкой! Угадав мое состояние, бабуля сказала:
— Но тогда, в мою пору, начинали учиться с семи и даже с восьми лет, а не с шести, как сейчас. Да и классов было всего девять, а не одиннадцать.
«Ну и что?» — спросила я себя. Угадав и этот вопрос, бабуля пояснила:
— Хочу сказать, что у тебя еще есть время.
Фильм «Смешилка» меж тем не желал покидать зрителей. А главная роль на экране продолжала играть и главную роль в моей жизни.
На педагогическом совете директриса, как мне донесли, сказала:
— Мы не имеем права не понимать, какое тяжкое бремя славы выдерживает наша Смешилка!
И все педагоги поняли, что это следует учитывать. Вызывать к доске меня перестали… Учтиво осведомлялись: «У тебя была возможность выполнить домашнее задание?», «На контрольную работу у тебя хватит сил?». Случалось, что сил у меня не хватало.
Секретарша директрисы уже не осмеливалась объявлять, что директриса вызывает меня к себе или даже что она меня приглашает. Теперь директриса просит меня зайти. А на просьбы я откликаюсь.
— Бывший мэр, которого ты… — начала она. И, побродив скорбными шагами по кабинету, закончила фразу: — Он ведь обещал нам произвести капитальный ремонт. Гарантировал, что преобразит школу, которая давно в ремонте нуждается. А новый мэр о тех гарантиях пока ничего не слышал.
— Услышит! — пообещала я.
Чем выше начальник, тем вышколеннее обслуживающий его аппарат и тем деревяннее улыбки этого аппарата. Но не для всех посетителей… Мне помощница мэра протянула руки, как родной сестре, которую не видела долгие годы. Сказала, что в жизни я выгляжу еще лучше, чем на экране, на котором выгляжу великолепно.
«Ее можно неплохо изобразить», — прикинула я.
Помощница же как раз надеялась, что приветливость и гостеприимство ее от меня спасут.
— Мэр тебя с нетерпением ждет! Кофе? Чай?
Я выбрала кофе.
Новый мэр тоже не собирался пополнять собой мой репертуарный багаж. И судьба предыдущего мэра его не прельщала.
Неужели мама была права и я всех кругом запугала?
— Пошлите в кондитерскую за пирожными! — приказал мэр помощнице.
— Я и сама собиралась…
— Как у вас в школе могли принять всерьез обещания моего предшественника? Он предлагал гарантии, а я предлагаю ремонт. Реальный и капитальный. Кстати, а твоя квартира ремонта не требует?
Мне опять предлагали взятку.
От квартирного ремонта я отказалась, а кофе с пирожными приняла.
«Насколько же тяжелее будет жить без тяжкого бремени?» Этот вопрос наведывался без спроса, и никак не удавалось закрыть перед ним дверь.
С просьбами ко мне обращались не только с самыми разными, но и с самыми невообразимыми. Чтобы выполнять вообразимые, необязательно слыть звездой.
После того как я изобразила в школьном коридоре президента папиного банка, папе пришлось считать деньги уже в другом банке. Говорят: «Не считайте деньги в чужом кармане!» Но как папа может их не считать, если они попадают в его банк из чужого кармана?
Иные пословицы и поговорки годятся не на все случаи жизни. Не слишком ли много обобщений и выводов меня посещает? Уж который раз спрашиваю себя… И уж который раз на вопрос этот не отвечаю!
Неожиданно, без всякого предупреждения, к нам явились тот самый бывший папин хозяин и та самая его супруга, которая, по сути, была хозяйкой хозяина.
— Мы, собственно говоря, к тебе, — прямо с порога сообщил мне банкир.
Это было лестно услышать: банкиры передо мной еще не заискивали.
Но супруга его не собиралась обо всем объявлять с порога.
— Почему только к ней? Мы пришли ко всей семье, по которой очень тоскуем. Ты об этом забыл? О, как я от него устала! — Она, значит, еще не устала от него уставать…
— Ваш банк был учреждением финансовым, экономическим, а стал еще и лирическим? — мрачновато удивился папа. — У вас там тоскуют?
Супруга банкира приготовила нам подарок, тащил который, конечно, банкир. По размеру подарка я определила размер дела, с которым они пожаловали.
Банкир взглянул на жену и приступил к делу:
— Мы пришли, чтобы пригласить в наш банк и на почетную должность…
— Меня?! — перебила я, так как приглашение свое он обратил ко мне, а на папу и не смотрел.
Чуть-чуть повторялась история с главой адвокатской фирмы.
— В каком-то смысле хотим пригласить и тебя: «отец Смешилки» — это реклама.
— При чем тут реклама? — Жена банкира схватилась за голову. — О, как я от него устала! Просто мой супруг все-таки понял, что потерял блестящего финансиста. Он теряет, а я нахожу… Он теряет, а я за ним подбираю! О, как я от него…
Она объявила все это тоже не папе, которого «подбирала», чтобы вернуть, не маме и бабуле, а, повернувшись всем своим разнаряженным телом, мне. Я уже приноровилась быть, как сказала бабуля, «лицом нашей семьи».
— К тому же мы прочитали… — оглядываясь на
