Смешилка — это я! - Анатолий Георгиевич Алексин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Так в течение двадцати минут я поучала родителей от имени министерства. Текст сочинила для репетиции, а тот, основной, которому предстояло спасти директрису, раньше времени не доверила никому.
Когда я, расставшись с пустым, запотевшим от моей беседы стаканом — усилителем звука, вышла к бабуле, она уже, вопреки распоряжению врачей, не лежала, а полусидела: вслушивалась, значит, в «радиопередачу».
— Есть еще, оказывается, разумные руководители, — сказала она. — Я проинформирую маму и папу о некоторых министерских наставлениях.
— Достаточно проинформировать только маму. Папа помнит, что живет в демократическом государстве…
Мама, в отличие от бабули, распахивала мою дверь без предупреждения. Она не допускала, что у меня могут быть от нее секреты. Что будет, если ей попадутся мои тетради?! В самом слове «секрет» ей мерещилось нечто запретное и даже преступное. Я маме это в вину не ставила: она за меня страшилась. Как в малолетстве моем, остерегала от всего, что представлялось ей угрожающим. А угрожающим мерещилось многое… И мой кинотриумф иногда ее спасает. Мама приводит примеры того, как, в юности упиваясь славой, иные таланты с годами уже не упивались, а горько спивались или пристращались к наркотикам… Их обыкновенные сверстники тем временем «выходили в люди». Можно подумать, что до того они людьми не были! Я придираюсь к маминым фразам, если они меня не устраивают. «А вдруг тебе больше не предложат ролей?» Мама хватается за голову. Она что ни день восклицает: «А вдруг!..» Но, узнав, как я вслушиваюсь в беседы министра просвещения, мама возликовала:
— Они помогут тебе духовно обогатиться!
Материально я уже — для своих лет — неслыханно обогатилась: за исполнение главных ролей полагаются и главные гонорары.
Бабуля считает решающим не гонорар, а почитание зрителей. Каждый оценивает события и жизненные ценности с позиций своего характера. Не слишком ли часто я стала умничать и обобщать?
На следующий день муниципальная начальница с трепетом внимала властному гласу министра:
— Надеюсь, вы узнали меня?
— Как же я могу не узнать?
— Так вот… Вы совершаете трагическую кадровую ошибку.
— Я?!
— Не перебивайте! С вами разговаривает министр. Извольте учитывать это. Как вы можете лишать одну из лучших школ нашего государства одного из лучших директоров? Ко мне обратилась за помощью ученица… Между прочим, знаменитая на всю страну. И за рубежом тоже. За ней мне виделись все потрясенные вашей ошибкой школьники и их родители. Незамедлительно исправьте свой моральный просчет. Если вы сделаете это достойно, наш разговор останется между нами. Не хочу подрывать ваш авторитет руководителя. Пока не хочу! И не вздумайте разглашать, что сигнал мне подала юная знаменитость. И не докладывайте о своих, так сказать, искупительных мероприятиях ни сегодня и вообще никогда: хочу забыть об этой постыдной истории! Если напомните, себе же и навредите…
Про себя в разговоре с муниципалитетшей (какое вязкое слово!) я упомянула нарочно: если что-нибудь выяснится, созна́юсь, что начальницу разыграла и напугала я. В этом же и заключается мое прославленное на всю страну дарование. Мне бы простилось! А директрису подставлять я не могла… Но я была убеждена, что случай такой не случится: зачем муниципальной начальнице себя унижать? И кто отважится проверять правительственный звонок? Тем более что в голосе министра усомниться было нельзя.
…Директриса снова рыдала, но уже по противоположному поводу. Как было бы замечательно, чтобы люди плакали только от счастья! И чтобы для этого не нужен был измененный, подделанный голос! Я опять обобщаю. Мечтательно…
— Правда победила! — сквозь всхлипы промолвила директриса. Не зная, что победила не правда, а я.
Честно говоря, мне понравилось быть в чине министра. Чтобы на другом конце провода замирали, внимая каждому моему слову. И чтобы стояли навытяжку, чего я не видела, но ощущала на расстоянии. И дыхание подчиненной в трубке тоже стояло навытяжку… Все это оказалось заманчивым!
Отбиваясь от упреков, высокие руководители вздыхают: «Побывали бы в нашей шкуре!» Побывав в их шкуре всего десять минут, я и то поняла, что вылезать из нее не хочется. «Почаще бы представлялась возможность восстанавливать справедливость с помощью трубки, кого-нибудь осчастливливать, а кого-то смело одергивать!» — думалось мне. Впрочем, чтобы одергивать, министр не нуждается в смелости. С министерского места ставить на место других очень просто.
«Привлекательна не сама власть, — молча оправдывалась я, — а то, что она способна помогать, защищать!» Я легонько защищала и свои карьерные склонности.
Когда мы с директрисой праздновали победу, она на миг ликование притормозила:
— А многим, мне кажется, было безразлично, останусь я или уйду.
Безразличные конечно же находились… Но я поклялась, что их не было. И задумала продлить директрисино торжество.
Должность ее, напомню, тоже не имеет женского рода, но я этим пренебрегала. На звание министра посягнуть не посмела, а на звание директора посягнула с легкостью. Почему, в конце концов, женщина и в этом случае должна довольствоваться словно бы чужим — мужским — чином!
Ди-рек-три-са… Менее благозвучно, но более самостоятельно!
Мне захотелось, чтобы ближайшие мои подружки разделили с директрисой «праздник возвращения», как сама она назвала сотворенное мной событие.
Бесхитростная, как дитя, она, прослышав о коварных намерениях муниципалитета, поторопилась кое с кем попрощаться — и вся школа узнала, что ее «переводят»… Плохие вести более быстроноги, чем хорошие. Тем паче хотелось, чтобы подружки мои тоже директрису поздравили. Но они принялись увертываться. «Кто-нибудь увидит, услышит… Или она сама разнесет… И все посчитают, что мы подхалимки!»
— Поздравьте ее по телефону. Я знаю домашний номер.
Но подружкам и это не подошло: представилось неудобным, нескромным. Почему промолчать удобно, а промолвить добрые слова неудобно? Они ведь, как и я, к директрисе привыкли и разлучаться с ней не хотели. Снова «чувства на привязи»?
Что ж, тогда я стала названивать их голосами. Уж эти-то голоса подделать для меня было проще простого!
Я поздравляла директрису и от имени тех мальчишек, у коих на почве переходного возраста голоса ломались, то есть звучали тонко, совсем по-девчачьи.
Девчонки перед высокомерными старшеклассниками выламывались, а у мальчишек голоса выламывались (но в ином смысле). У меня же, как у наркоманки (если и это бывает тоже в ином, положительном, смысле!), начиналась ломка, если мне некого было измененным голосом выручать.
Всех, изображенных с поздравлениями по телефону, уведомить об этом не успела. А директриса бросилась якобы звонивших отблагодаривать. Не только в трубку, но и приглашая к себе в кабинет… Сначала я съежилась… А позже
