Яростная Калифорния - Станислав Кондрашов

Сегодня в Беркли, крупнейшем и самом известном кэмпусе, — около тридцати тысяч студентов. Это целый мир, племя младое, не совсем знакомое взрослым и не до конца познавшее само себя, но открытое, порывистое, ищущее. Там интересно побродить и постоять присматриваясь. Юноши и девушки с книгами под мышками, а то и в рюкзаках, пешком и на велосипедах курсируют между холлами. Распахнутые рубахи, грубые свитера, выцветшие джинсы. Многие босы, вызывающе ступают по нагретому асфальту и шершавому гравию дорожек. Не терпящая снисходительности старших простая, но и сложная молодежь — как эмбрион, стесненный в чреве матери. В кого он выпрямится? Что произрастет в его крутой голове?

Схемы-путеводители тут не помогут, как и официальные брошюрки о Беркли. В них академически солидные, сдержанно хвалебные и во многом обоснованные самоаттестации.

Но есть другое — что найдешь не в брошюрках для абитуриентов и гостей, а, предположим, на страницах газеты «Беркли барб» («Колючая проволока Беркли») и что хорошо известно американцам. Не профессора, а именно студенты прославили Беркли в последние годы. Ученики стали учителями, и преподанные ими уроки, не умещаясь в рамки академических программ, подтвердили мудрое изречение ибсеновского героя: «Юность — это возмездие». Именно в Сан-Франциско с его давними боевыми профсоюзными традициями и духом критического радикализма шестидесятые годы собрали обильный урожай этого возмездия. Здесь, в Беркли, Америка вступила в полосу бурных студенческих волнений, которые через несколько лет охватили кэмпусы по всей стране, возвестив появление на общественно-политической арене новой, активной, быстро растущей силы. По соседству, в Окленде, в 1966 году родилось движение «черных пантер», распространившееся в другие крупные города и вызвавшее страх правящей Америки. Наконец, Сан-Франциско избрали своей столицей хиппи — эти своеобразные критики бездушного «технотронного» общества.

Хронологически эта новая полоса началась 14 сентября 1964 года, когда один неумный университетский администратор лишил студентов Беркли возможности собирать деньги для разного рода политической деятельности и заниматься агитацией и вербовкой сторонников. Ответом было Freedom Speech Movement — движение за свободу слова, настоящая веха в активизации американского студенчества. Вскоре полиция за руки-ноги выволакивала из административного Спрол-холла восемьсот участников сидячей забастовки, которыми руководил 22-летний студент-философ Марио Савио.

«Прошлым летом я отправился в Миссисипи, чтобы участвовать в движении за гражданские права. Теперь я вовлечен в другую стадию той же борьбы — на этот раз в Беркли. Некоторым эти два поля битвы кажутся совершенно разными, но это неверное представление. В обоих местах речь идет о тех же самых правах — о праве граждан принимать участие в жизни демократического общества... Более того, это борьба против одного врага. В Миссисипи правит автократическое всесильное меньшинство, подавляя посредством организованного насилия огромное, практически бессильное большинство. В Калифорнии привилегированное меньшинство манипулирует университетской бюрократией, подавляя выступления студенчества. За этой «респектабельной» бюрократией прячутся финансовые плутократы».

Это из статьи Марио Савио в декабре 1964 года. Тогда под его словами подписались бы сотни или немногие тысячи. Спустя четыре года две пятых из шести миллионов американских студентов так или иначе участвовали в проявлениях протеста. Большинство их вряд ли разделяло радикализм Марио Савио, но для многих параллель между университетскими администраторами и миссисипскими расистами уже не казалась чрезмерно смелой. И они могли бы присоединиться к другим его словам:

«Много студентов здесь в университете, многие люди в нашем обществе блуждают без цели... Это люди, которые не научились компромиссам, которые, к примеру, поступили в университет, чтобы задавать вопросы, расти, учиться... Они должны подавлять свои творческие импульсы — это предварительное условие, чтобы стать частичкой системы... Лучшие из тех, кто сюда поступает, должны четыре года бесцельно блуждать, все время спрашивая себя, зачем они вообще здесь, сомневаясь, есть ли какой-либо смысл в том, чем они заняты, видя впереди бессмысленное существование и участие в игре, где все правила давно установлены...»

Хорошо известно, что для новых поколений американских студентов первой школой гражданственности было участие в борьбе за права негров. В летних экспедициях на Юг, в помощи окрестным гетто студенты-добровольцы находили больше смысла, чем в учебных программах, — находили причастность общественно полезному делу. Потом они обрушили свой молодой протест на бюрократов от просвещения, и в Беркли избрали своей мишенью президента университета Кларка Керра, хотя по официальной оценочной шкале он считался одним из самых уважаемых, деятельных и либеральных университетских руководителей. Этого многоопытного человека президенты США не раз использовали как арбитра в спорах между профсоюзами и предпринимателями, но он не смог сладить со студентами и впоследствии был изгнан реакционером Рональдом Рейганом, севшим в 1966 году в губернаторское кресло.

Студенческий протест развивался вширь и вглубь. Грязная вьетнамская война придала ему невиданный размах и страсть, ибо от миссисипских расистов и университетских бюрократов продлила цепочку до творцов политики в Вашингтоне. Теперь маршировали не только в Беркли и не только на Спрол-холл, но уже и на Пентагон, на Белый дом. А в Беркли полиция — такой частый гость, что ей давно не нужны карты-схемы, ориентирующие новичков. Снова и снова идут оттуда сообщения о захватах холлов, о стычках с полицией на Телеграф-авеню, о молодежных маршах на военно-морскую базу в Окленде, где некогда жил Джек Лондон и где как приманки до сих пор выставлены его фотографии в витринах припортовых ресторанчиков...

Но я отвлекся от непосредственных своих впечатлений. В те дни в Беркли было затишье, и я пришел не на площадь перед Спрол-холлом, где обычно кипят страсти, а в Вурстер-холл, где размещен колледж городского планирования.

Профессор Уильям Уитон, 53-летний декан колледжа, произвел впечатление умного и крупного человека. Видный специалист в своей области, он окончил Принстонский университет, получил докторскую степень в Чикагском, десять лет руководил Институтом исследования городских проблем при Пенсильванском университете, был директором Департамента регионального планирования в Гарвардском университете, американским представителем в комиссии ООН по вопросам жилищного строительства и планирования, консультантом госдепартамента и дюжины разных ведомств, комитетов, групп, связанных с проблемами американских городов. Теперь из кабинета на втором этаже Вурстер-холла профессор Уитон руководит крупнейшим в США колледжем, задача которого — исследования «окружающей среды» и подготовка архитекторов, планировщиков, экономистов, public administrators, то есть специалистов, пытающихся упорядочить человеческие клубки в городах, управляемых законами частной инициативы.

Клубки эти все больше запутываются, попытки обуздать стихию все актуальнее, и Уильям Уитон удовлетворен, как человек, избравший в юности малопонятную область приложения сил, а теперь, в годы «кризиса больших городов», убедившийся, насколько удачен был его выбор.

— У одаренных молодых людей все сильнее тяга к социальным наукам, — говорит он. — Ореол, окружавший в послевоенные годы физику, химию и другие точные науки, исчезает. Молодежь идет в социальные науки. Отсюда небывалый интерес и к нашему колледжу.

В 1967 году на четырех отделениях колледжа занималось более 1200 человек — вдвое больше, чем три года назад.

За пульсом американских городов профессор Уитон следит как профессионал.

Лос-Анджелес?

— Планировщики считают американские города хаотичными и рассеянными. Архитекторы находят их уродливыми с эстетической точки зрения. Но проницательные экономисты видят, что они продуктивны, и Лос-Анджелес — наиболее эффективный из всех. Экономическая база Лос-Анджелеса — авиационно-космическая промышленность, электроника и связанные с ними научно-промышленные исследования. Этот бизнес колеблется в зависимости от правительственных контрактов, и весь город находится в состоянии качающегося баланса. У его квалифицированной рабочей силы занятость стабильна, хотя место и даже вид работы могут меняться. Но житель говорит: я готов тратить 30—40 минут, чтобы добраться машиной до места работы, но иметь хороший дом и хорошую работу. В отличие от банковских центров типа Нью-Йорка и Сан-Франциско Лос-Анджелес не обязательно должен быть компактным.

Острые проблемы городов?

— Мы отстаем с жильем. Строим полтора миллиона единиц жилья (дома и квартиры. — С.К.) в год, а нужно строить два миллиона. Надо увеличить правительственные субсидии на жилищное строительство по меньшей мере на пять миллиардов — до 25 миллиардов долларов за двадцать лет. Неважно с общественным транспортом. И есть большие проблемы в развитии и планировании городских центров. Зажиточные жители, как вам известно, бегут из центра в пригороды, потому что в городах тесно, грязно и небезопасно, к тому же растут налоги — они нужны, к примеру, для покрытия расходов на полицию. Но в пригородах жители стонут от высоких налогов на содержание школ, а в городах тот же налоговый пресс все сильнее давит на бедняков, по мере того как уменьшается прослойка более богатых и платежеспособных людей, бегущих в пригороды. Получается, что прогрессивный подоходный налог, взимаемый федеральным правительством, существенно сводится на нет регрессивными местными налогами, которые ущемляют бедных больше, чем богатых.