Разорванный август - Чингиз Абдуллаев

В такой обстановке начался июльский Пленум. Горбачев приехал на него сосредоточенный, мрачный, непривычно молчаливый. Он помнил о том, с каким трудом ему удалось сохранить свое лидерство в партии на прошлом апрельском Пленуме и не ожидал ничего хорошего от этих людей, собравшихся снова в Москве. Если на последнем Пленуме ему удалось убедить руководителей национальных республик поддержать его, то теперь обстановка кардинально изменилась. Президентом России был избран его «заклятый оппонент» Борис Ельцин, который ровно через десять дней после своей инаугурации издал Указ о департизации в самой большой республике Союза. Это фактически означало полузапрет Коммунистической партии и ее полное отстранение от нормальной деятельности.

Когда Ивашко предоставил слово Горбачеву, он вышел на трибуну под взглядами сотен людей, устремленными на него. Многих из них он хорошо знал, со многими был знаком уже не одно десятилетие. Сегодня нужно пройти и через это испытание. Горбачев еще раз посмотрел в зал и начал свою речь. «Те, кто сегодня ругает перестройку и ее инициаторов, не в ладах с фактами, – сразу начал он после ритуальных приветствий. – К началу восьмидесятых наша страна подошла в состоянии депрессии. Старые и новые болезни общества не обнажались и тем более не излечивались, что, еще более усугубляя ситуацию, привело в конце концов к тяжелому кризису».

Он начал говорить о тяжелом решении Ленина, который понял, что переход к социализму будет долгим и трудным, решив взять на себя ответственность за новую экономическую политику, которая почти сразу дала свои положительные плоды. Однако с конца двадцатых годов Сталин и его окружение избрали авторитарно-бюрократическую модель развития, отказавшись от рынка.

После стольких разоблачений Сталина и его окружения было очень выгодно и удобно обвинять именно Сталина в том, что произошло с Советским Союзом уже в девяносто первом году. При этом Горбачев не хотел и не мог ответить на вопрос: каким образом советское руководство могло перейти к индустриализации страны, не прибегая к подобным «авторитарно-бюрократическим методам»? И каким образом удалось в кратчайшие сроки построить мощную производственную базу, сумевшую помочь стране отстоять ее независимость в годы войны и стать второй супердержавой после таких невероятных потерь?

Эпоха, когда народные массы брали штурмом Бастилию или Зимний, ушла в прошлое, демагогически восклицал Горбачев. Сегодня можно достигать подлинно революционных преобразований посредством реформ. Он даже решился заявить, что уже сейчас некоторые товарищи требуют переименования партии в социалистическую или социал-демократическую, какой она раньше и была. В зале поднялся недовольный гул, и Горбачев сразу пояснил, что подобные предложения не могут быть приняты иначе чем на общепартийном референдуме, и партия сохранит название «коммунистическая». Он сообщил, что за последние годы численность коммунистов упала на четыре миллиона двести тысяч человек, и большинство выбывших из партии коммунистов – это граждане тех республик, где к власти пришли откровенные сепаратисты и националисты. Однако оставшиеся пятнадцать миллионов человек – это большая сила, они могут и должны исправлять сложившуюся ситуацию.

Об указе Ельцина Горбачев сказал особо. «Это не тот документ, который служит сегодня нашему обществу, – гневно произнес он под аплодисменты собравшихся. – В условиях различных конфликтов он провоцирует дальнейшую напряженность, и наш Пленум обязан высказаться по этому вопросу». Это был психологически точный ход. Теперь основной гнев собравшихся на Пленуме коммунистов был переведен на «отступника» Ельцина, который позволил себе издать такой указ буквально через несколько дней после своего избрания президентом.

«Мы отстали, – признавал Горбачев, – от экономически развитых стран по современным высоким технологиям, и необходимо сокращать подобный разрыв». Он говорил о задачах коммунистов, о задачах всей партии в сложных условиях новых реальностей, когда страна стоит перед подписанием Союзного договора.

Аплодисменты были не очень громкие и согласованные, но все привычно аплодировали. Как он и предполагал, основной удар пришелся по «авантюристическому курсу Ельцина и его окружению». Выступающие в один голос клеймили Указ президента РСФСР, почти не критикуя собственного лидера. Однако многие не удержались, чтобы снова не отметить «непродуманность реформ», их поспешный характер, «неспособность партийных органов адекватно реагировать на меняющуюся обстановку». Все эти выпады были в его адрес, и Горбачев это прекрасно понимал.

На этот раз выступало немало заранее отобранных кандидатов. Они скучно зачитывали свои доклады, единодушно поддерживая проект новой Программы КПСС, которую должны были принять на предстоящем съезде. В некоторых выступлениях были прописаны и гневные реплики в адрес указа российского президента. Но от Горбачева не укрылось мстительное выражение лиц, когда речь зашла о созыве очередного съезда. Он неожиданно подумал, что эти люди никогда больше не будут за него голосовать. Ни при каких обстоятельствах. И до съезда нужно еще раз подумать о том, кому именно он может доверить свой пост в партии. Ему хотелось оставить вместо себя Шенина, но в последние дни он начал сомневаться и в этом кандидате.

Выступающие ораторы обращали внимание на провокационный характер указа Ельцина, появившегося через несколько дней после его вступления в должность и перед очередным Пленумом ЦК КПСС, о котором было объявлено заранее. Некоторые требовали отменить подобный указ, отмечали его незаконность и неправомочность. Чтобы утихомирить разгоревшиеся страсти, пришлось напомнить, что Верховный Совет СССР уже обратился в Комитет конституционного надзора.

Первый день завершился довольно поздно. Предпоследним выступал Олег Лобов, ставший первым заместителем председателя Совета министров РСФСР. Разумеется, об указе Ельцина он не сказал ни слова, зато рассказывал об экономических трудностях и проблемах России. Горбачев знал, что Лобов был одним из близких к Ельцину политиков, и поэтому внимательно слушал его. Кроме того, ему просто было интересно выступление этого опытного аппаратчика, который провел два года в Армении, на посту посланного туда второго секретаря ЦК Компартии Армении. Лобов говорил достаточно недолго. Вспомнив о председателе, Горбачев наклонился к Ивашко:

– Что у нас с Силаевым?

– Иван Степанович подал заявление о выходе из состава Центрального Комитета, – ответил тот, – мы включили его вопрос в повестку Пленума. Будем выводить из состава ЦК.

– В партии он остается?

– Да, – утвердительно кивнул Ивашко, – но не желает быть больше членом ЦК, считая, что это помешает его работе в руководстве правительством Российской Федерации.

Горбачев отвернулся. Он не хотел комментировать поступок Силаева, которого знал очень давно. В конце концов, каждый выбирает свой путь. Лобов, будучи одним из самых близких людей Ельцина и работая с ним много лет в Свердловске, посчитал для себя возможным остаться в составе ЦК КПСС, а Силаев решил выйти из состава Центрального Комитета. Каждый выбирал свой путь. Последним выступал главный редактор журнала «Диалог» Попов, но Горбачев его уже не слушал. Сегодняшний день прошел относительно благополучно. Он все время помнил, что у него еще самая важная встреча в Новоогареве, которая должна состояться сразу после Пленума, и визит Джорджа Буша в Москву.

Вечером он приехал домой уставший и опустошенный. Раиса Максимовна привычно ждала его у дверей. Он умылся, переоделся, прошел ужинать. Она села рядом. Сегодня прислуживала новая женщина, которая сильно волновалась. Раиса Максимовна выразительно смотрела на нее, и от этого несчастная волновалась еще больше. У нее дрожали руки, она впервые видела так близко самого Михаила Сергеевича.

Когда она вышла, Раиса Максимовна спросила у мужа:

– Как прошел Пленум?

– Пока неплохо. Они ополчились на Бориса Николаевича за его указ, который он принципиально не хочет отменять. Почти каждый говорил об этом. Сегодня у них был другой враг, который заставил их забыть обо мне. Хотя и в мой адрес, как обычно, сказали немало. Но меньше, чем могли.

– Как они встретили твой доклад?

– Нормально. Только два раза слегка пошумели. – Когда я говорил о возможности переименования партии и новой экономической политике. Наши консерваторы не хотят ничего менять и даже слышать своих оппонентов.

– Этого следовало ожидать, – кивнула она.

– До съезда они дотерпят, но там меня все равно не изберут, – убежденно произнес Горбачев, – почти наверняка прокатят. Можно даже не сомневаться. Выберут какого-нибудь нового Полозкова, такого ортодокса, ничего не желающего видеть вокруг себя. И мы получим пятнадцать миллионов людей, объединившихся вокруг консерваторов, которые погубят перестройку.