Рэкет по-московски - Василий Веденеев

Завизжав, женщина метнулась в глубь квартиры, но тут же ее визг внезапно оборвался, перейдя в горловой сип.

Быстро поднявшись, испуганный Фомин кинулся следом за хозяйкой и остановился: она пятилась к выходу, прижав руки к горлу и судорожно дергаясь всем телом. Юрка взглянул через ее плечо — в проеме двери, неестественно выпучив глаза на посинелом лице, висел в петле из бельевой веревки тот самый мужик.

— А-а-а… — жутко закричала женщина, забилась, запрокидывая голову и падая на руки едва успевшего поддержать ее Фомина.

Неожиданно вывернувшись из его рук, она резко обернулась. На Юрку глянули обезумевшие глаза.

— Мерзавец! — хозяйка вцепилась в его рубаху, рванула на себя, откинувшись всем телом назад. — Ты… Ты!

Ему удалось оторвать бившуюся в истерике женщину от себя — вместе с отлетевшими пуговицами и клоком рубахи. Отпихнув орущую хозяйку в угол прихожей, Юрка выскочил на площадку, забыв про лифт, кинулся вниз по лестнице, спотыкаясь и перепрыгивая сразу через несколько ступенек, — ужас подстегивал его, удесятеряя силы. Перед глазами стояло словно свернутое на бок лицо висельника с навсегда остановившимися выпученными глазами. Бежать, бежать отсюда! Скорее!

— Стой! Подонок!.. А-а-у… — завыла наверху женщина.

Хлопнула дверь подъезда, крик оборвался. Фомин выскочил во двор, стремглав пролетел подворотню, выбежал на тротуар…

Домой Юрка пробирался, как вор, настороженно оглядываясь, стараясь никому не попадаться на глаза. Быстро отперев дверь, шмыгнул в прихожую, заперся изнутри на все замки, скинул куртку и порванную рубаху, прошел на кухню и, отвернув кран холодной воды, жадно припал к нему губами. Почувствовав, что сейчас начнет мутить, оторвался от крана, сел на табурет и долго смотрел в одну точку, ни о чем не думая. Мыслей не было — голова казалась пустой, тяжелой и гулкой, как туго накачанный воздухом футбольный мяч.

Из состояния прострации его вывел звук льющейся воды — он забыл завернуть кран. Встал, завернул. Постоял над раковиной, упершись лбом в холодную кафельную стену. Как теперь быть, как жить? С кем посоветоваться?

XXVI

Свернув к тротуару, Борис Иванович остановил машину, полез в перчаточное отделение, нашел таблетки. Морщась от боли в боку, проглотил сразу две желтеньких лепешечки. Подумав немного, проглотил и таблетку успокаивающего — кто знает, чего ждать от этих сумасшедших Филатовых. Нинка позвонила так неожиданно, то выла, то рыдала в трубку, требовала немедленно приехать — после такого-то прощального разговора.

Нинку Борис Иванович увидел сразу — сникшая, враз постаревшая, пришибленная, она понуро стояла у телефонной будки. Завидев его машину, чуть не попала под колеса, так шустро кинулась к ней. «И эта женщина несколько часов назад угрожала мне письмом в Госконтроль?» — подумал Усов.

— Ябоюсь туда идти, — сев рядом с ним, Нинка заплакала.

— Ты толком скажи, что произошло? А то звонки, слезы…

— Боря, — она повернула к нему зареванное лицо с некрасиво открытым, слюнявым ртом, — Коля там… Висит…

— Как? — сначала не понял Усов, но тут же похолодел, когда до него дошел смысл сказанных ею слов.

— В милицию позвонила? А «скорую»? — потряс он за плечо Филатову. — Может, он живой еще?

— Какая милиция?! — заголосила Нинка. — Я тебе первому… из автомата… Там еще парень пришел…

«С парнем потом, — решил Борис Иванович, — успеется с парнем, выясним еще про этот бред. Сейчас другое надо: встряхнуть ее, действовать, пока совсем не размякла, дура».

— Пошли, — ткнул он в бок Нинку. — Вылезай!

— Нет! — взвизгнула она, закрыв лицо руками.

— Глупости, — сердито засопел Борис Иванович. — Вместе пойдем и посмотрим. Давай сюда ключики и пошли…

Дрожащей рукой Усов сам вставил ключ в замочную скважину, отпер квартиру. В прихожую вошел первым — Филатова осталась на площадке, не решаясь переступить порог. Сделав несколько шагов по коридору, Борис Иванович увидел…

Сердце сразу ворохнулось в груди испуганной птицей, заломило в затылке, стало нехорошо. Быстро вынув трубочку с нитроглицерином, он кинул под язык маленькую таблетку, прислонившись плечом к стене, позвал:

— Нина! Иди сюда… Дверь прикрой!

Нина Николаевна робко вошла.

— Позвони в милицию… — немного отдышавшись, велел Усов. — Паспорт его где?

— В столе, — шепотом ответила Филатова. — Но я одна не пойду.

— Хорошо, вместе… — Борис Иванович взял ее под руку и, стараясь не смотреть в сторону висевшего в дверном проеме тела, бочком прошел с ней в кабинет.

Нина Николаевна опустилась в кресло перед письменным столом, выдвинула верхний ящик, переворошила бумаги, отыскивая паспорт мужа. Бросив взгляд на торопливо исчерканные неровным почерком листы, начала бегло просматривать их, потом с остервенением стала рвать на мелкие кусочки. Вскочив, метнулась в коридор, открыла дверь в туалет и, высыпав обрывки в унитаз, спустила воду.

— Что ты делаешь?

Филатова обернулась — рядом стоял Борис Иванович, нежно массируя под пиджаком левую половину груди.

— Ты не представляешь, чего он там понаписал! — она вернулась в кабинет. Следом за ней приплелся Усов.

— Предсмертная записка? — он тяжело опустился на стул.

— Какая записка? — визгливо закричала Нинка. — Он о хищениях написал, о крупных!

— Бог мой… — Усов кинул под язык еще одну таблетку нитроглицерина. — Зачем же ты порвала, дура! Милиции надо было отдать! Они всегда записки ищут…

— Это ты, Боречка, дурак! — истерично рассмеялась Филатова. — Думаешь, приятно оказаться женой, то есть вдовой вора? Потом я полушки с его работы не получу, ясно?! Расследовать начнут, а я — жена вора-висельника!

— Зря ты порвала, — веско сказал Усов. — Зря! Надо было отдать. А так они начнут искать, отчего это вдруг решил… И неизвестно еще, что именно найдут, ясно?

— Боишься? — доставая из ящика стола паспорт, усмехнулась Нина Николаевна. Ей было горько и обидно за себя. — Опасаешься, что Таиса узнает о твоих амурах со мной? Жалеешь, что сюда приехал? Проклинаешь меня в душе последними словами, да еще я тебе письмецом в Госконтроль пригрозила. А? Чего молчишь, отвечай!

— Если спросят об этом письме, я имею в виду порванное тобой, я вынужден буду сказать, — медленно проговорил Борис Иванович. — Могу твердо обещать одно: я ничего не скажу о его содержании, поскольку сам не читал. У меня нет желания быть замешанным в нехороших историях. Хотелось бы, знаешь ли, персональную пенсию получить.

Некоторое время Нина Николаевна сидела молча, растирая пальцами виски. Потом закрыла ящик стола, встала, подошла к Усову, опустилась перед ним на колени:

— Я тебя умоляю, — она клятвенно прижала руки к груди. — Я заклинаю тебя… Ну все, что ты только захочешь, рабой буду, только не говори!

— Встань сейчас же! — наклонился к ней Борис Иванович. — Нехорошо это, встань!

— Не хочешь? — с угрозой спросила она. — Тогда я точно про тебя напишу. Не отмоешься и никакой персональной пенсии не увидишь. Отовсюду попрут и на прежние заслуги не посмотрят, — и тут же, словно испугавшись своих слов, поймала его руки, начала целовать их, в экстазе приговаривая: — Прости, Боречка, прости… Дай слово, что не оставишь меня. Ты же добрый, хороший!

— Обещаю, — с трудом выдавил из себя Борис Иванович, брезгливо отнимая свои руки. — Звони в милицию… Господи, в какое же дерьмо ты меня втравила! По уши вымазала, по уши…

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

ЦЕНА ОДИНОЧЕСТВА

I

Выскочив из машины, Виктор Степанович шустро пробежал через двор к низенькой двери служебного входа в чайную, прошел узким коридорчиком к закутку директора. Не постучав, распахнул дверь и небрежно кивнул сидевшему за столом Шаулову.

Александр Михайлович отложил в сторону бумаги и громко крикнул:

— Сабир! Дай чаю!

Виктор Степанович молча подождал, пока выйдет из кабинетика принесший чай Сабир и, глядя в упор на Александра Михайловича, спросил:

— Ты Фомина хорошо знаешь?

— Ну-у, как тебе сказать… — протянул Шаулов. — Знаю, в общем-то, неплохо. Парень без твердых принципов и убеждений, и в деньгах нуждается. Мы с Икряным его прилично опутали, даже паспорт забрали. Что, заерепенился?

— Да нет, — Виктор Степанович взял стакан с чаем, отхлебнул. — Нормальный… — скупо похвалил он. — Всем такой подаешь или только личным гостям?

— Витенька, если всем такого чаю наливать, без штанишек останешься, — засмеялся Александр Михайлович. — Так чего приключилось, расскажи? Я не любопытный, но все же.

— Ты не любопытный, а твой Фомин наоборот: лезет, куда не надо! — Виктор расстегнул ворот рубашки.

Шаулов сделал кислую мину и сочувственно покивал. Он прикидывал — чем же все-таки вызван неожиданный визит Вити Рунина, человека жестокого, близкого к Оракулу, его личного доверенного лица. Например, во взимании дани и расправах с неугодными, вздумавшими вдруг перечить некоронованному королю подпольной империи бизнесменов. Сколь широки ее границы, Шаулов мог только догадываться.