Ultima Forsan - Борис Сапожников

- Это аванс, - бросил я. – Его хватит?

- Вполне, - кивнула подавальщица, стремительным движением руки убирая его куда-то в складки платья. – Всё будет через минуту.

Действительно, ждать долго не пришлось. Аванс в виде золотого обычно производит самое благоприятное впечатление. На столе как по волшебству появлялись кувшины с вином и пивом, бутылки граппы и орухи. Печь, конечно, ради нас растапливать не стали, хотя, уверен, кинь я ещё золотой, сделали бы и это, но нам вполне хватило и холодного. Есть никому особо не хотелось. Мы пили, чтобы как можно скорее забыть тот ужас, что настиг нас на дороге. Толпу стригоев со свёрнутыми верёвкой шеями и громадного упыря – хозяина стаи с его жутким ожерельем из человеческих черепов.

Это была ночь, когда спиртное лилось рекой. Ночь пустых разговоров. Ночь фальшивого веселья.

- Öl! – хохоча, кричал скандинав, и все мы знали, что он требует пива. Других напитков он не признавал.

Мы же больше налегали на граппу и оруху, желая как можно скорее забыться в их быстром хмеле. Лишь тевтон то и дело опустошал бутылки с вином.

- Я ведь рыцарь Ордена Девы Марии, - вещал он, наполняя свой стакан, при этом, несмотря на то, что руки его уже ощутимо подрагивали, ни капли не пролилось на стол, - не к лицу мне пить эти выжимки. Я предпочитаю чистую кровь виноградной лозы.

Но когда вина не оставалось, он соглашался и на то, что пили мы втроём. Скандинав же был более крепок в своей позиции. Даже если пива не было, он терпеливо ждал, когда принесут новый кувшин.

- Слушай, а почему такой воин, как этот скандинав прозябает здесь? – спросил я у тевтона, глядя как северянин опустошает только что принесённый кувшин, не удосужившись даже перелить пиво в кружку.

- Сам у него спрашивай, - ответил тевтон, - я даже переводить не стану. Ты мне лучше скажи, откуда у тебя такие татуировки по всему телу?

- А что в них такого, - пожал плечами я с самым безразличным видом, какой мог изобразить в пьяном состоянии, - татуировки как татуировки. Вон у твоего приятеля из Скандинавии их побольше будет.

- Не надо сравнивать, - помотал головой тевтон. Его прилизанная причёска почти не растрепалась, лишь несколько прядей торчали неаккуратно. – У него обычные для скандинавов татуировки. Они их с детства накалывают по любому поводу, а когда и от скуки. Он рассказывал мне, что каждая значит. А вот твои – другое дело. Я готов поручиться, что они не каторжные.

- Откуда такой вывод? Не думал, что ты такой знаток.

- Я слишком хорошо знаю высокую латынь, чтобы не понять, что написано у тебя на спине и на груди. Вряд ли каторжные мастера так хорошо знакомы с нею, чтобы писать целые отрывки из молитв и псалмов без единой ошибки.

Тут он меня поймал. Романо, чтобы не ошибиться ни в единой букве, постоянно держал перед глазами отрывки из святых текстов, записанных для него монахами. Не уверен, что цыган умел читать даже на низкой латыни, не говоря уж о языке священнослужителей и высшей аристократии.

- Защиты много не бывает, - развёл я руками, будто бы признавая своё поражение. – Мне очень недёшево обошлись эти татуировки, уж можешь мне поверить.

Я подмигнул тевтону с этаким понимающим видом, и он кивнул в ответ, принимая мои слова. Вряд ли поверил, конечно, хотя ни словом не солгал ему.

Скандинав закончил с кувшином, и налил себе пива из второго в объёмистую кружку. Её он носил с собой в заплечном мешке и выставил на стол, как только мы уселись. Размер кружки вызвал зависть у алебардистов – им-то достались куда как более скромные. Сделав внушительный глоток, скандинав хлопнул по плечу пистольера и принялся что-то рассказывать тому на своём языке. Тевтон, конечно же, не переводил, но к тому моменту все мы были пьяны настолько, что просто смеялись над чужими шутками, не очень понимая в чём их соль, а чаще и вовсе не слушая. Когда все засмеялись, тогда и ты смейся. Всё равно, веселье пьяное и фальшивое.

- Шёл бы ты к семье, сержант, - выбравшись из-под руки скандинава, глянул в лицо отцу семейства пистольер. – Это нам, пропойцам, можно и до утра сидеть, а тебя – ждут.

Тот попытался отнекиваться, но мы попросту выпроводили его из-за стола.

- Иди, - кивнул ему я. – Давши слово – держись!

- Верно! – хлопнул ладонью по столу тевтон. – Дети – это святое! Верно я говорю? – спросил он у скандинава, и тот в ответ энергично треснул по столешнице кулаком. Не знаю даже, каким чудом она выдержала.

Отец семейства нетвёрдой походкой убрался наверх. Надеюсь, он сразу найдёт нужную комнату, не хотелось бы скандалов. Мы же продолжили наше пьяное и насквозь фальшивое веселье. Хуже бывало только на факториях, когда очередная группа рейдеров не возвращалась вовсе, или же с такими потерями, что ясно становилось, больше им в рейд не идти вместе. Тогда устраивали подобные загулы, чтобы пригасить боль и уныние, неизбежно поселяющиеся в сердце. Потому что если так не снимать напряжение, то можно сразу в петлю лезть.

Мы хохотали над очередной шуткой, когда часы на башне пробили полночь.

- Ultima Forsan! – грянул первым тевтон, поднимая стакан полный вина.

Посетителей к тому времени в общей зале не осталось вовсе. Кто ушёл наверх, кто просто покинул его. И лишь незамеченный нами тощий тип в чёрном плаще с капюшоном, совершенно слившийся с тенью, неожиданно поднял оловянную кружку вместе с нами.

- Ultima Forsan! – поддержали мы тевтона, даже скандинав выкрикнул эти слова на латыни, их значение было известно всем.

Тощий тип с бледным лицом произнёс их вместе с нами, только гораздо тише, почти одними губами. Не знай я точно, что именно он говорит, догадаться было бы трудно.

На востоке забрезжили первые лучи рассвета. Усталая подавальщица, наверное, уже трижды успела проклясть нас с нашим бесконечным загулом. Тощий тип тоже не уходил, однако после того как выпил с нами в полночь, не подавал признаков жизни. Может быть, уснул там в своём углу? Хотя на трактирного нищего, из тех, кто предпочитает спать за столиком, он похож не был.

Дверь постоялого двора отворилась. Мы все обернулись на раннего гостя. Он сделал пару неуверенных шагов, входя внутрь. И тут у всех нас хмель ночного загула как рукой сняло. Потому что человек, одетый в рваньё, кое-как прикрытое длинным плащом, прижал обе руки к голове, словно она сейчас должна взорваться.

Первым на него среагировал пистольер. Дважды грянули его пистолеты. Он выхватил ещё пару – и выстрелил снова. Затем ещё два – последние. Разрядил и их. Все пули попали в цель, но одна не задела голову вошедшего. Они пробили ему обе руки, которые он прижимал к капюшону плаща, будто стараясь сдержать то, что рвётся из него. Ещё пара угодила в тело, но вошедший на них вообще никак не отреагировал.