Странник - Александра Бракен

Генри подошел к окну и выглянул наружу, отвернувшись от нее.

– В этой истории столько мрака, что порой я чувствую, как он меня душит. Наши жизни стали гобеленом семейной вражды, мести и опустошения, который обвивается вокруг нас все туже, и никто не избежит его крепких узлов, даже ты. Мне следовало увидеть признаки раньше, но я хотел верить, что она выше всего этого. Поверь мне: знай я, что она сбегает, унося в себе ребенка, я бы никогда не перестал тебя искать. Я бы дошел до самого края времени, лишь бы уберечь тебя от беды.

– О чем вы? – спросила Этта, нервно скрещивая пальцы на коленях. Она почти слышала, как нарастает гром ее мыслей, скачущих через такты лжи и утаек к последнему сокрушительному крещендо. И не хотела слушать.

Но должна была дослушать до конца.

Его взгляд, брошенный через плечо, сказал ей все.

– Путешествие, в которое она тебя отправила, – лишь плод бредовых видений и лжи.

8

Говорить, сидя на стуле, с его спиной, Этта не захотела и, оттолкнувшись от стола, подошла к нему. Восход приближался с каждой минутой, усиливая неослабное давление времени, утекавшего сквозь пальцы. Граница неба посветлела до мягко-фиолетового, и в нежном предутреннем свете Этта увидела то, чего не было на горизонте: призраки разрушенных зданий и улицы, скрытые под обломками, фонарные столбы, перекрученные и порванные, словно травинки.

– Я… – начала было она. Но речь шла не о ней. Пока не о ней.

– Не знаю, что тебе известно о Тернах, то есть о нас, – заговорил Генри, искоса бросая на нее взгляд и сжимая руки за спиной. – Не могу сказать, что за нами нет грехов и ошибок. Многие из нас потеряли на войне с Айронвудом все: семьи, состояния, дома, чувство безопасности и независимости. Но люди здесь собрались хорошие и достойные, желающие сделать что-то значимое. Мы хотим защищать друг друга. Знаешь, а ведь это именно твоя мама дала нам имя. Она любила повторять, что не может больше быть тепличной сортовой розой без шипов, а хочет стать терном: пусть и скромным диким цветком, зато с длинными колючками. Она едва не разрушила все наши надежды, когда исчезла. Роуз обратила наш замок в стеклянный и оставила нас беззащитными, в одном ударе от обрушения.

– Я все это знаю, – вздохнула Этта. Роуз на время внедрилась в ряды Айронвудов, чтобы не дать им найти астролябию. Теперь Этта понимала: мать ненадолго вернулась к Тернам, чтобы затем укрыться с ребенком в далеком будущем. – Но я хочу понять, что вы имеете в виду под «бредовыми видениями». Довольно сильно сказано.

– Я никогда никому этого не говорил. Очень глупо с моей стороны, – пробормотал он. От нежелания говорить, сквозившего в его голосе, Этта встрепенулась и шагнула к нему, желая выхватить тайну, которую он будто сжимал в руках. – После убийства ее родителей, Роуз, как она утверждает, посетил некий путешественник, предупредив ее, что если Айронвуд завладеет астролябией, начнется бесконечная жестокая война, которая разрушит все и вся.

Этта вскрикнула от изумления. Генри снова взглянул на нее, как будто взвешивая ее реакцию.

– Ты должна понять, что ей было очень, очень плохо после их гибели. Она видела их смерть, будучи маленькой девочкой, и смерть их была столь жуткой, что я, пожалуй, опущу подробности.

Взгляд Этты заострился.

– И вы просто отмахнулись от этого? Потому что она была маленькой девочкой в плохом состоянии?

Он вскинул руки.

– Я бы не разбрасывался такими словами настолько легко. Она описывала путешественника как «само сияющее солнце» из чистого золота, с безупречными кожей и чертами лица. Роуз сказала мне как-то, что, когда он говорил, его слова будто звучали у нее в голове, и что он, якобы, мог вкладывать видения в ее мысли. Что даже наши тени служили ему – тени.

Этта растеряла все слова, пытаясь совместить новый образ матери с той жесткой собранной женщиной, которая ее вырастила.

Так все это было… нет, не игрой воображения, но… – она помедлила, подыскивая слово. – Галлюцинацией? Иллюзией?

Если следовать рассуждениям Генри, смерть родителей так сильно травмировала Роуз и имела такие последствия для ее психики, что в конечном счете не только разрушила жизнь ей, но и вынудила разрушить жизнь дочери.

Все было ложью.

Кровь бешено гудела в голове, словно птица, отчаянно борющаяся с лютым ветром, хлопала крыльями. Крохотная фигурка на краю памяти выбежала вперед на цыпочках, колеблясь, крутя в тонких пальцах кончики светлых волос. Как всегда, тихо, чтобы не потревожить. Как всегда, совершенно, чтобы не разочаровать. Всего лишь наблюдая из двери спальни за продуманными, кропотливыми движениями маминой кисти по холсту.

Раздумывая, не потому ли мама так редко говорила с нею, что ее языком были цвет и форма, в то время как Эттиным – звук и вибрации.

Генри протянул к ней руку, но отдернул, стоило Этте вздрогнуть.

Мгновение спустя он продолжил:

– Пока она была ребенком, дедушке удалось отодвинуть ее убеждение на задний план, но спустя годы, когда она присоединилась ко мне в попытках восстановить исходную шкалу времени, ей вновь приснилась встреча с тем «золотым посланником», как она называла его. И навязчивая идея вернулась. Энергичный, живой человек, которого я знал, зачах, и его место занял неустойчивый параноик. Роуз могла не спать сутками, потом исчезнуть на несколько недель, возвращаясь еще глубже погруженной в себя, следуя за все новыми и новыми тайнами внутри своего мира. Я хотел ей помочь, но она не верила, что нуждается в помощи, даже когда ее галлюцинации усилились, и она стала утверждать, будто чувствует, как за нею наблюдают из темноты.

Каждое слово выдергивало из Этты новую ниточку.

– Мне следовало отговорить ее от планов шпионить за Айронвудами, втеревшись к ним в доверие, но с тем же успехом я мог попытаться согнуть сталь голыми руками. А когда она на долгие годы исчезла, я боялся… был уверен, что она… оборвала свою жизнь.

Ее мать ни за что бы не сдалась. Не отдала бы свою жизнь просто так.

– Ты в порядке? – спросил он, нахмурившись.

«А кто бы на моем месте был в порядке?» – мысленно изумилась Этта, но вслух сказала другое:

– Почему же она спрятала астролябию вместо того, чтобы просто уничтожить? Это же единственный способ гарантированно вырвать ее из лап Айронвуда, разве нет?

– Мы возвращаемся к борьбе, длившейся годами, к спорам, бесконечно ходившим по кругу, – он наклонился к сумке, стоявшей у ног, вытаскивая дневник в обложке из темной кожи. – Это попало к нам около двадцати лет назад, когда умер твой прадедушка Линден. Дневник одного из твоих предков – древнего хранителя записей, собиравшего сведения из всех старинных дневников, который отслеживал все изменения временной шкалы. Согласно ему, уничтожение астролябии стерло бы все изменения исходной шкалы.

– Что означает, – подхватила Этта, – что вы бы получили ровно то, что хотите, – вы и ваша группа – первоначальную версию истории?

– Да, но какой ценой, – возразил Генри, положив дневник на стол. – Ты знаешь, что, когда путешественник умирает за пределами своего естественного времени, ближайший проход обрушивается?

Этта кивнула.

– Представь, каково это: потерять единственную вещь, которая могла бы вновь открыть его в случае, если кто-то оказался запертым в ловушке, вынужденный годами или десятилетиями прозябать в неблагоприятной эпохе, разлученный с семьей, – сказал Генри. – Раньше существовали тысячи проходов, сейчас осталось несколько сотен. Многие скажут, что, поскольку умираем мы чаще, чем рождаемся, наш образ жизни канет в лету с обрушением последнего прохода.

– Но не вы.

– Не я, – согласился он. – Я знаю, что не все используют проходы для собственных эгоистичных целей, как Айронвуд. Многим они нужны просто чтобы видеться с членами семьи или с друзьями, не способными путешествовать, или чтобы проводить исследования. Даже твоя мать не желала рисковать потерей семьи в глубине веков. Но последние события убедили меня, что, если мы действительно хотим восстановить историю, жертвы неизбежны.

Жужжание в ушах наконец прорвалось, заглушая его слова. Часть ее отчаянно сопротивлялась тому, что он просил: она не хотела ни этого знания, ни цельной картины, сложенной из обломков.

– Бессмыслица какая-то! – воскликнула девушка, ненавидя сквозившее в голосе отчаяние; она желала найти в логике спасение для разуверившегося сердца. – Она хотела, чтобы я уничтожила астролябию. Сказала мне прямо.

Если, конечно, Генри не врал, но зачем ему врать? Было бы логичнее всеми силами стараться убедить ее в необходимости сохранить прибор, расписав, что они намерены делать. Но ни один из ее внутренних красных флажков даже не колыхнулся. Генри, уставший рассерженный человек в глазах и голосе которого не было никакого расчета. Он действительно сам верил в то, что говорил.