Письма с Дальнего Востока и Соловков - Павел Флоренский

Давно забыл еду и сон,

Висели лоскуты одежд,

И не смыкал в блужданьи вежд.

Лишь отыскать ночлег у скал

В нем голос внутренний кричал.

Кругом не слышно ни души.

Вдруг треск и залп. На залп спешит

И видит: пьяный лес, бугор.

На нем, раскрыв широко взор,

Закатным золотом залит,

Мальченок, как олень, стоит.

Он черноглаз и длинноног,

На бронзовом лице—восторг.

Застыл, молитвенно вперив

Пытливые глаза в разлив:

Бугор растрескался, и бьет

Из недр фонтан прозрачных вод.

Струя текла, журчал ручей

Под сетью иглистых лучей,

И ниспадая застывал

Слоями наледный кристалл.

Странник: «Ты мальчик, смертный, иль тайги

Хранитель-дух, но помоги».

Дадут поесть сгец и мать.

Странник: «А :ак тебя зовут?»

Мальчик:—О-гсыь,

Оро, я слышу іаждый день,

И сам почти 4Ό позабыл,

Как называли ѵіихаил.

Скажи мне, пу-ыик, кто же ты.

Странник: «Иссатель».

Мальчик:—Зо..?

Странник: «Не", мерзлоты».

Ответом страніым восхищен

Взирает юный эрочен.

С бугра скользіул, скорей бегом

Спешит взволнован в отчий дом.

Так мчал бы джий багдака[2409],

Познав нежданно седока.

Мальчик: «К теэе бегом, отец, ами,

Привел я странника, прими...

Недаром гость уж недалек

Гласил упавши?: уголек.

И знаешь, гость наш—не простой:

Он ищет... заняг мерзлотой.

Не нужно золото ему

Сбирать в дорожную суму.

Он, верно, знает все. Про Мышь

Разскажет нам. Скорей поди ж

И встреть его. А ты поесть

Дай, айя ноно[2410]

Вот, он здесь.

Звенит и трескается лед.

Шаги послышались... Идет.»

Лишь в быстрый темп той речи вник

Со шкуры поднятый старик.

Ремнем затянуты унты.

Спешит до близкой темноты

Навстречу гостю, сердцем рад,

Что заблистал у сына взгляд.

Старик: «Куда ты, странник, держишь путь?

Зайди в юртан мой отдохнуть».

Странник:—Устал, измучен, одинок,

Иду по льдам, мой путь далек.

Старик: «Привет тебе. Пусть уруса

Заменит голые ліеса.

Не изукрасят мерзлоты.»

Странник:—Ах, слишком жребий ѵіой суров.

Прошу, лишь на ночь дай мне крен.

Сказал, но духом стал уныл.

Старик смолчал и вход открыл.

VII.

«На древнем темени живет.

Древнейший Азии народ»,

Подумал гость. «Увижу я,

Цельна ли древняя семья».

Вошел. Себя перекрестил *:

Князь горних воинств Михаил

В доспехах, с пламенным мечем

Стерег от бедствий мирный дом.

Старик: «Почтил недаром бачу[2411] ты:

Знать, помнишь, кто от темноты

Нас защищает. Светлый дух

В беде не бросит верных слуг.

Он крилы мощные простер,

Как народился сын. С тех пор

Висит в юртане образок,

Храня младенца от урок, [2412]

Чтоб дух болезни, бутило,

Дом обегал в полночной мгле.

Привет тебе. Свои дары

Воздаст господь наш Далары—

Хозяин неба». И жена

Скромна, тиха, оживлена

Приходом гостя, просит сесть.

Приемлет, как благую весть,

Он приглашение. Пошел,

Умылся. Видит—полный стол.

Олений ок'рок, довуки,

Нарезан в крупные куски.

Жирно кабанее плечо.

Сушенной рыбы, элгочо,

Переплетаются ремни.

Но хлеба мало. Лишь одни

Лепешки Ьольконб лежат

Стопой, невзрачною на взгляд.

Обед закончен. Вьется пар—

Хозяйка сыплет ягод в вар

* тунгусы не пускают

к себе гостей, которые

при входе в дом не перекрестятся

Черничный подала настой.

Пурпурно-красный терпкий сок...

Он мысли грустньг увлек

К стране родной. Он их унес

К имеретинских со:у лоз.

И в грезы страннш углублен

Почти забыл, где ныне он.

Сидели молча. Линь в пиал

Старик черники подливал.

Вдруг неожиданны! вопрос

Прервал теченье мілых грез.

VIII.

Старик. «Быть мохет, хочешь ты лежать?»

Странник: — Чтоб іи сестра, ни брат, ни зять

Не знали, где я. Чтэб жена

Забыла, роком сражена

Об имени моем, о мне

Не вспоминала б и во сне,

Чтоб все надежды отцвели.

Я испарился бы с земли,

Как здешний снег, что намела

Нежданно майская метла.

О да, хотел бы я лежать,

Откуда не вернуться вспять.

Старик: «Я вижу, странник, ты скорбишь.

Вдохни полнее нашу тишь,

И боль замрет у нас на льдах

И пред людьми забудешь страх.»

Странник: — Ну что ж, ничуть не утаю

Я боль душевную свою—

Озлоблен, мрачен, грустен, дик.

Да, люди чужды мне, старик.

Не говори мне: «Каждый—брат».

Не зная низости охват,

В тайге ты бродишь весь свой век.

Волк—человеку человек.

Иль злее. Уссурийский тигр

Не мучит жертву ради игр.

А человека—не нужда,

Не голод,—зависть иль вражда

Стезей предательства, измен

Толкает к страсти злобной в плен.

Он в душу ближнего иприт

От злобы сердце. Другу дал

Приязни знак ты, свой кинжал.

Но в час афелия забыт

Долг благодарности и стыд.

Увидишь ты друзей без маек

Тобой подаренный дамаск,

Поверь, насколько было сил,

Твой друг в твою же грудь вонзил,

Хотя доверчивый твой сон

Хранить клялся надежно он.

IX.

Старик: «С тобою спорить не готов.

Не знаю ваших городов,

Ни ваших нравов и страстей.

Останься с нами. Мы гостей

Не видим вовсе. Небом дан

Пришлец из дальних, чуждых стран.

Смотри, как милый сын наш рад,

Как у него блистает взгляд!

Один у нас Ьомолгечан[2413]

Когда-то возвестил шаман:

«Познает тайны мерзлоты».

Так, может быть, разскажешь ты

Ему про солнце, дождь и ветр,

Про вечный лед подземных недр,

Как грома светлая стрела

Разбила ствол, а не сожгла.

Быть может, даже объяснишь,

Живет ли под землею Мышь,

Чей рот огромен и пробьет

На реках самый мощный лед,

Бугры вздымает головой,

Как древней носится молвой».

- Сегодня (1.17) получил открытку Оли. Она сообщает о получении моей посылки. Нашел ли ты что‑нибудь интересное для себя в ней. Оля сообщает также о неполучении моих писем. Скажи мамочке, что каждый месяц я посылаю 3 письма; надеюсь они получатся в свое время. Крепко целую вас всех. Позаботься о мамочке, она очень устала. Целую тебя, дорогой. He забывай своего папу.

1937.1.16-17. № 68[2414]. Дорогая Аннуля, пользуюсь случаем черкнуть тебе несколько слов. Последнее время я часто во сне вижу вас и маму; вероятно (надеюсь!) это свидетельствует о том, что думаю о вас б>лыие и постояннее, чем сознаю, и моя мысль проявляется в сномдениях. Ho они столь живы и реальны, что после, проснувшись, остаюсь под их впечатлением. Отсюда двойственность настроешя. Личная жизнь унылая, а мысль о великости историческіх событий, совершающихся в мире, подымает. Наши потомкі будут завидывать нам, почему не им в удел досталось быть свэдетелями стремительного (в историч. масштабе) преобразования картины мира. Мы ведь попали в стремнину истории, в юворотный пункт хода исторических событий. В любой отрасли жизни происходит переустройство в самих корнях, но мы слипком близко стоим к этой грандиозной картине, чтобы охватить I понять ее в целом. Пройдут десятилетия, и тогда лишь общее ее станет уловимо в своей подлинной значительности. — Часто думаю о маленьком. Мне жаль, что не вижу его роста, но радуюсь за тебя—маленький около тебя. Он–το не сознает этого, однако впечатления врезаются в него и, безсознательно для него, потом дадут себя знать. Живу я более или менее по старому, т. е в работе и в беготне из верхнего этажа на нижний и обратно. Чувствую, что материально вам приходится трудно. У меня, по твоей просьбе скопилась пустяковая сумма, если можно будет, то вышлю ее тебе, но не сразу. Это можно будет сделать, надо провести через соответственные разрешения и оформления. Крепко целую тебя, дорогая, деток, маленького; кланяйся бабушке. Жду письма, что‑то давно не получал.

1937.11.5. Соловки. № 90.[2415] Дорогая Аннуля, не писал тебе, поджидая известий твоих, — которых давно не получал. Ho сегодня пришли твои письма № I и 3, а позавчера—№ 2, от 1–й половины января. Они все унылы, подернуты серой пеленой, и это очень огорчает меня. Я думаю, что помимо внешних обстоятельств вы сами виноваты в некоторых сторонах жизни, вас утомляющих и лишающих бодрости. Надо организовать время, надо распределить работу, надо знать меру своим силам и возможностям. Вот, ты пишешь об английском языке у Оли. Ho скажем, что причиною недостаточности ее успехов? Она начала французский—бросила, начала немецкий — бросила, начала музыку—почти бросила, увлекалась литературой—опять недоделала, пытается взяться за ботанику и садоводство, занимается черчением, кажется еще кройкой и шитьем. Ясное дело, что из так поставленных занятий не может выйти ничего путного. В основе этой разбросанности лежит необузданность желаний и, в добавок, нежелание понять что их надо учиться обуздывать и вводить в русла. Об этом я неоднократно и говорил и писал Оле, но мои слова не доходят до нее. Если бы Оля, опираясь на уже известное ей в области франц. языка, продолжала бы, хотя бы на курсах, свои занятия, она уже владела бы языком- Все приходят в свое время, но над» иметь терпение, а именно терпения нет ни у Оли, ни, пожалуй, утебя. Относительно музыки я в свое время писал, но чувствуо, что мои слова прошли мимо: в основе занятий лежит самоіѵнение—я должна стать виртуозкой, а если не стану, то не ст#ит и заниматься. А я все время твержу, что Оля виртуозкой не станет и я вовсе не хочу, чтобы она стала таковою, мне хочется дать ей музыкальную грамотность, способность без запинок и искажения смысла читать музыкальн. произведения. Исполнители на концертах воображают, что произведение—это нечто второстепенное, а все дело в них, в исполнителях; но это выставлениеисполнительского Я— большая ошибка: все‑таки все существенюе дает не исполнитель, а творец, и достаточно грамотно сыграгь его вещь, чтобы понять его мысль (иначе он был бы плохим тзорцом), исполнительское же сотворчество м. б. и хорошо, не далеко не всегда приятно видеть между творцом и собою интерпретатора. С английским— опять те же вопросы. Оля получила 3. Ну, так что же, почему непременно надо 5? Надо не 5, а понять, в чем неправильность подхода к занятиям, и исправить эту неправильность. Полагаю, что главная причина (кроме болезни Оли)—в разбросанности и в неупотреблении знаний уже приобретенных—на практике, т. е. для чтения, письма и разговора. Если хочешь учиться, надо читать, писать и разговаривать, чтобы усваивать пройденное, иначе оно будет лежать мертвым комом. — He совсем понял, что ты хочешь сказать: «пора бы получить твои стихи». Сообщи, каких глав вы не получили. А я пока напишу для вас то, чего не посылал. Главы нумерованы, и поэтому нетрудно разобрать, что есть и чего нет. Ho продолжаю.