Письма с Дальнего Востока и Соловков - Павел Флоренский

Крепко целую тебя, дорогой. Сообщи о своих работах и не могу ли помочь тебе чем‑нибудь. — Посылію вам 5 карточек — по изучению [водорослей] (на них 7 рисунков). 1937.1.15.

Москва Девичье Поле,

Угол Долгого и Новоконюшенной,

Д. 12, кв. 7 Флоренский

Ольге Павловне Павел Александрович

Флоренской Cn. I, Доп. 2

1937.1.17—18. № 88. Соловки. Дорогая мамочка, никогда так часто и упорно не вспоминалась ты, как за последнее время. И поводов внешних для этого как будто нет[2408]. Часто вижу тебя во сне, притом такую, какою помню с детства. При этом обычно вижу тебя вместе с детьми, образы которых сливаются с образами моих братьев и сестер, но когда они были еще маленькими. He знаю, получила ли ты мои письма. На всякий случай имей в виду, что каждый месяц, во второй половине его, я обязательно пишу тебе. Давно не сообщали о тебе из дому. Видимо, Анна очень устает и хлопочет, так что не удается заехать к тебе, проведать тебя и сообщить мне. Мальчики же, которые, надеюсь, бывают у тебя, пишут мне редко. В настоящее время аэропочта у нас установилась (в этом году, в связи с поздним окончанием навигации, перерыв сообщения был короток) и буду расчитывать на переписку более быструю, чем было до сих пор. Живу я более или менее по старому, т. е. в работе и в воспоминаниях, но вспоминаются по преимуществу давние годы, более же близкие выталкиваются из памяти, за исключением отдельных картин и моментов, если и не всегда радостных, то тем не менее всегда близких сердцу. Читать приходится мало—и по трудности добывать книги достаточно привлекательные и по отсутствию времени как для их добычи, так и для чтения, —хотя последнее у меня берет времени меньше, чем первое. Конечно, чаще всего приходится перечитывать читанное уже, и притом очень–очень давно. И, хотя и знаю уже это явление, но всякий раз встречаюсь с ним как с удивляющим. В книгах, читанных в раннейшем детстве и в самые юные годы я не нахожу ничего ^акого, что заставляло бы изменить отношение к ним и оценку их. Детское впечатление и детские суждения всякий раз подтверхдаются. Очевидно, это явление надо толковать либо как тупость, неспособную утончаться далее на протяжении 50 лет, либо как непогрешимость впечатлений, остающихся неизменными просто потому, что они с самого начала были верны. He инея критерия для выбора одного из этих объяснений, я конеіно предпочитаю последнее. — Газеты вижу и читаю изредка і случайно. Меня утешает обилие статей о Пушкине (самый |>акт обилия); следствием этой пропаганды Пушкина будет прівлечение к нему внимания и знакомство с ним, облагораживіющее и отрезвляющее. Ведь мне, встречая не мало молодых людей, постоянно с горечью приходится убеждаться в их поіном невежестве по части литературы, как русской, так и иностранной, причем это относится и к людям, считающим себя образоваными. Зато как обрадовало меня раз (это было год тому назад и с юбилеем Пушкина не стояло ни в какой связи), когда. я в цеху, в столярке, увидел на стене лист бумаги с чисто переписанной Осенью (из «Евгения Онегина»), лист вывесил ради украшения цеха один из столяров. Вообще, мне не раз думалось, что современное празднование юбилеев великих людей, делгемое широко и с шумом, должно оказать весьма благотворное культурное воздействие, заставляя узнавать и хотя бы немного знакомиться с именами, [о] которых большинство раньше вероятно и не подозревало (Фирдоуси, Шота Руставели и др.). Конечно, надо бы, чтобы подобные имена были известны всем и без юбилея. Ho юбилей дает удачный предлог или повод нанести культурный удар по данному месту мировой истории, и вероятно подобный удар не остается безследным. Как видишь, дорогая мамочка, я сижу крепко на своем убеждении, что нет культуры там где нет памяти о прошлом, благодарности прошлому и накопления ценностей, т. е. на мысли о человечестве, как едином целом не только по пространству, но и по времени. Живая культура сочетает в себе противоборственные и вместе с тем взаимопод- держивающие устремления: сохранить старое и сотворить новое, связь с человечеством и большую гибкость собственного подхода к жизни. И только при наличии этих обоих устремлений может быть осмысливание нового и доброжелательство ко всему, заслуживающему доброжелательства, на фоне мировой культуры, а не с точки зрения случайного, провинциального и ограниченного понимания. — Сижу над водорослями. Ближайшие производственные и технологические задачи выступают для меня на общем фоне задач естествознания и связываются с общей картиной мира. Бродят мысли обобщающие, но я не фиксирую их и надеюсь, что со временем они сами найдут себе формулировку. Впрочем, учитываю и юаткость своего времени, а следовательно и возможность, что этсг процесс формулировки и обобщения не завершится и не успее" выразиться. Ho что же делать, не ценю мысли только за то, что она мысль и нова; она должна быть ИСТИННОЙ, а истинносъ. дается не схематическими построениями, какими бы убедительными они ни казались окружающим, не модою и шумом, а глубоким вживанием в мир, упорною проверкою и органическим ростом. У каждой мысли есть свое время развития и созревания и нелізя по внешним мотивам искусственно ускорить этот процесс, т. е. нельзя в смысле не должно, а не не возможно. Поэтому‑то і и зарываюсь в конкретную работу по конкретным поводам, в дуле думая что мысль, если она в самом деле растет, то рост ее идет сам собою. Я же, наряду с работою, отдаюсь чувству к вам и мьсли о вас. Крепко целую тебя, дорогая мамочка. Дай знать о себе. Целую Люсю и Шуру. Если будешь писать Лиле и Андрею, то поцелуй их за меня.

1937.17. Соловки. № 88. Дорогой Мик, давно уж я не писал тебе стихов. Поэтому в наст, гисьме думаю привести неск. строф.

V.

Шел путник, ношей утомлен,

Давно забыл еду и сон,

Висели лоскуты одежд,

И не смыкал в блужданьи вежд.

Лишь отыскать ночлег у скал

В нем голос внутренний кричал.

Кругом не слышно ни души.

Вдруг треск и залп. На залп спешит

И видит: пьяный лес, бугор.

На нем, раскрыв широко взор,

Закатным золотом залит,

Мальченок, как олень, стоит.

Он черноглаз и длинноног,

На бронзовом лице—восторг.

Застыл, молитвенно вперив

Пытливые глаза в разлив:

Бугор растрескался, и бьет

Из недр фонтан прозрачных вод.

Струя текла, журчал ручей

Под сетью иглистых лучей,

И ниспадая застывал

Слоями наледный кристалл.

Странник: «Ты мальчик, смертный, иль тайги

Хранитель-дух, но помоги».

Дадут поесть сгец и мать.

Странник: «А :ак тебя зовут?»

Мальчик:—О-гсыь,

Оро, я слышу іаждый день,

И сам почти 4Ό позабыл,

Как называли ѵіихаил.

Скажи мне, пу-ыик, кто же ты.

Странник: «Иссатель».

Мальчик:—Зо..?

Странник: «Не", мерзлоты».

Ответом страніым восхищен

Взирает юный эрочен.

С бугра скользіул, скорей бегом

Спешит взволнован в отчий дом.

Так мчал бы джий багдака[2409],

Познав нежданно седока.

Мальчик: «К теэе бегом, отец, ами,

Привел я странника, прими...

Недаром гость уж недалек

Гласил упавши?: уголек.

И знаешь, гость наш—не простой:

Он ищет... заняг мерзлотой.

Не нужно золото ему

Сбирать в дорожную суму.

Он, верно, знает все. Про Мышь

Разскажет нам. Скорей поди ж

И встреть его. А ты поесть

Дай, айя ноно[2410]

Вот, он здесь.

Звенит и трескается лед.

Шаги послышались... Идет.»

Лишь в быстрый темп той речи вник

Со шкуры поднятый старик.

Ремнем затянуты унты.

Спешит до близкой темноты

Навстречу гостю, сердцем рад,

Что заблистал у сына взгляд.

Старик: «Куда ты, странник, держишь путь?

Зайди в юртан мой отдохнуть».

Странник:—Устал, измучен, одинок,

Иду по льдам, мой путь далек.

Старик: «Привет тебе. Пусть уруса

Заменит голые ліеса.

Не изукрасят мерзлоты.»

Странник:—Ах, слишком жребий ѵіой суров.

Прошу, лишь на ночь дай мне крен.

Сказал, но духом стал уныл.

Старик смолчал и вход открыл.

VII.

«На древнем темени живет.

Древнейший Азии народ»,

Подумал гость. «Увижу я,

Цельна ли древняя семья».

Вошел. Себя перекрестил *:

Князь горних воинств Михаил

В доспехах, с пламенным мечем

Стерег от бедствий мирный дом.

Старик: «Почтил недаром бачу[2411] ты:

Знать, помнишь, кто от темноты

Нас защищает. Светлый дух

В беде не бросит верных слуг.

Он крилы мощные простер,

Как народился сын. С тех пор

Висит в юртане образок,