Вариант единорога - Роджер Желязны

Я согласился, так как между нами больше родства, чем между мной и любым другим ботом, вопреки сходной сборке. И я должен сдержать слово, прежде чем этот день завершится, хотя наверху меня ищут. Но таков уж закон моей природы.

– Черт их побери! – Этим словам научил меня он. – Черт их побери! говорю я. – Выхожу наверх! Берегитесь, любезные боты! Я буду ходить среди вас, и вы меня не узнаете. Я присоединюсь к поискам, и вы будете считать меня одним из вас. Я наломаю красных цветов для покойного Кеннингтона бок о бок с вами, и Фриц посмеется такой шутке.

Я поднимаюсь по выщербленным, истертым ступеням. Восток уже подернут сумерками, а солнце почти касается западного горизонта.

Я выхожу.

Розы живут на стене по ту сторону дороги. На толстых змеящихся лозах, и головки у них ярче любой ржавчины и пылают, как аварийные лампочки на панели, оставаясь влажными.

Одна, две, три розы для Кеннингтона. Четыре, пять…

– Что ты делаешь, бот?

– Ломаю розы.

– Ты должен искать бота-оборотня. Какое-нибудь повреждение?

– Нет, у меня все в порядке, – отвечаю я и тут же обрабатываю его, ударившись о него плечом. Цепь замыкается, и я осушаю его жизненный узел до полной своей зарядки.

– Ты – бот-оборотень! – произносит он еле-еле и падает с оглушительным лязгом.

…Шесть, семь, восемь роз для Кеннингтона, покойного Кеннингтона, такого же мертвого, как бот у моих ног, – даже еще более мертвого, ибо когда-то он жил полной органической жизнью, более похожей на жизнь Фрица и мою, чем на их существование.

– Что тут произошло, бот?

– Он замкнулся, а я ломаю розы, – отвечаю я им. Четыре бота и один Супер.

– Вам пора уйти отсюда, – говорю я. – Скоро наступит ночь, и бот-оборотень выйдет на охоту. Уходите, не то он вас прикончит.

– Его замкнул ты! – говорит Супер. – Ты – бот-оборотень!

Я одной рукой прижимаю пучок цветов к груди и оборачиваюсь к ним. Супер – большой, сделанный по спецзаказу робот – делает шаг ко мне. Другие надвигаются со всех сторон. Оказывается, он послал вызов!

– Ты непонятная и страшная штука, – говорит он, – и тебя надо выбраковать ради общего блага.

Он хватает меня, и я роняю цветы Кеннингтона. Осушить его я не могу.

Мои катушки уже почти полностью заряжены, а он снабжен добавочной изоляцией.

Меня теперь окружают десятки ботов, страшась и ненавидя. Они разберут меня на металлолом, и я буду лежать рядом с Кеннингтоном.

"Ржавей с миром", – скажут они… Мне жаль, что я не выполню своего обещания Фрицу.

– Отпустите его!

Не может быть! В дверях склепа, шатаясь, цепляясь за камни, стоит истлевший, закутанный в саван Фриц. Он всегда знает…

– Отпустите его! Приказываю я, человек. Он совсем серый, задыхается, а солнечные лучи гнусно его терзают.

Древние схемы срабатывают, и внезапно я вновь свободен.

– Да, господин,- говорит Супер, – мы не знали…

– Хватайте этого робота!

Он тычет в Супера дрожащим исхудалым пальцем.

– Он – робот-оборотень, – хрипит Фриц. – Уничтожьте его! Тот, который собирал цветы, исполнял мое распоряжение. Оставьте его здесь со мной.

Он падает на колени, и последние стрелы солнца пронизывают его плоть.

– И уходите! Все остальные! Быстрее! Мой приказ: ни один робот больше никогда не войдет ни на одно кладбище!

Он падает внутрь склепа, и я знаю, что на лестнице нашего с ним приюта лежат только кости и клочья истлевшего савана.

Фриц сыграл свою последнюю шутку – изобразил человека.

Я отношу розы Кеннингтону, а безмолвные боты уходят за ворота навсегда, уводя с собой послушно идущего Супера.

Я кладу розы у подножия мраморного памятника – Кеннингтону и Фрицу, памятника последним, непонятным, истинно живым.

Теперь только я остаюсь невыбракованным.

В гаснущем свете я вижу, как они загоняют кол в жизненный узел Супера и закапывают его на перекрестке.

Затем они торопливо удаляются к своим башням из стали и пластика.

Я собираю останки Фрица и уношу их вниз, укладываю в гроб. Хрупкие, безмолвные кости.

…Так гордо и так одиноко – быть пиявкой из нержавеющей стали!

Роджер Желязны

Великие неторопливые короли

Дракс и Дран восседали в Большом Тронном Зале планеты Глан, беседуя о жизни. Монархи высочайшего интеллекта и соответствующей наружности, они, будучи последними из оставшихся в живых обитателей Глана, совместно правили планетой и единственным подданным по имени Зиндром, дворцовым роботом.

Последние четыре столетия (это были весьма неторопливые создания) Дракс размышлял о возможности жизни на других планетах.

– Дран, – промолвил он, обращаясь к собеседнику, в котором мысли соправителя стали вызывать легкое любопытство, – Дран, вот о чем я думаю. Жизнь на других планетах возможна.

Пока Дран обдумывал свой ответ, их мир совершил несколько оборотов вокруг светила.

– Верно, – согласился он наконец, – возможна.

По прошествии нескольких месяцев Дракс выпалил:

– Если так, то нам следовало бы, пожалуй, отыскать ее.

– Зачем? – осведомился Дран с не меньшей проворностью, что позволило Драксу заподозрить в нем тот же ход мыслей и заставило выдавать свои утверждения взвешенно и осторожно, проверяя каждое слово в недрах приплюснутой реторты своего черепа.

– Наше королевство ныне совсем опустело, – заметил Дракс. – Было бы неплохо иметь побольше подданных.

Дран искоса взглянул на Дракса и медленно повернул голову. Он закрыл один глаз, прищурил другой, критически оценивая соправителя, который, как ему показалось, ничуть не изменился с тех пор, как он, Дран, смотрел на него в последний раз.

– И то верно, – заметил он. – Что же мы, по-твоему, должны делать?

В это время Дракс повернулся и, изучая Драна, встретился с ним взглядом.

– Я думаю, нам следовало бы отыскать жизнь, ежели таковая существует на других планетах галактики.

– Гм…

Незаметно одно время года сменилось другим, и вскоре Дран сказал:

– Позволь, я подумаю об этом, – и отвернулся.

Любезно выждав немного, Дракс кашлянул.

– Ты обо всем подумал?

– Нет.

Дракс усиленно пытался сосредоточиться на призрачной полоске голубоватого света, пересекающей зал во всех направлениях. Он ждал.

– Зиндром! – позвал он наконец.

Робот, приспосабливаясь к хозяину, замедлил свои движения до неподвижности статуи. В правой конечности у него был зажат пылесос.

– Вы звали, о великий повелитель Глана?

– Да, Зиндром, достопочтенный наш подданный. Те старые звездолеты, что были построены в лучшие дни, никогда не использовались. В состоянии ли они еще послужить нам?