Литература как жизнь. Том II - Дмитрий Михайлович Урнов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Другого профсоюза
«Петровка, 38».
Книга Юлиана Семенова.
«Петровкой, 38» зачитывался мой сын, когда ему исполнилось лет десять. Мы с автором были в приятельских отношениях, я попросил «Юльку» принять нас, и когда мы к нему пришли, Федя обратился к создателю увлекательной книжки: “У меня к вам один вопрос: у вас есть оружие?» Семенов подыграл. «Да, – говорит, – есть, но я держу его в сейфе». Ответ подействовал на юного читателя силой теплового удара.
Познакомились мы с Юлианом Семеновым через нашего общего друга Василия Ливанова, они сотрудничали в Театре детектива. “Васька” знал “Юльку” и по Николиной Горе – Семенов был зятем Михалковых, соседей и друзей Ливановых. Мы были знакомы с Юлианом Семеновым ещё и заочно через наших отцов, отцы же знали друг друга по Издательству Иностранной литературы и по Гослитиздату, в том и другом издательстве Юлькин отец Семен Александрович Ляндрес администрировал, а мой отец редакторствовал или сотрудничал как переводчик. Причина мучительных испытаний, постигших Семена Александровича, едва ли, как во множестве подобных случаев, до конца известна даже его близким. Юлиану Семенову в наследство досталась связь с тем закрытым миром, который служил ему «крышей», как сказали бы теперь, а тогда было ясно, что тот мир явился для него также источником творчества. Как и его отец, Юлиан Семенов зависел от власти, его прижимали и ему покровительствовали. Всякий человек сознательно относившийся к происходившему, понимал, что вести себя и высказываться, как Юлиан Семенов, без скрытой поддержки невозможно. Как-то встречаемся мы с ним на улице, у Никитских ворот, «Юлька» выпаливает: «Застрелился Цвигун». А я, в литературном кругу уже пообтершийся, понятия не имел, что за Цвигун[273].
Кто станет писать биографию Юлиана Семенова (документированную, каких у нас, как говорил Симмонс, ещё не появилось), тот будет должен поставить его фигуру в пределы особого направления нашей литературы и кино: индоктринация идеей секретной службы как движущей силы общества. Доктрину всесилия секретных служб воплотили в своих книгах Владимир Богомолов (Войтинский), Александр Проханов и Юлиан Семенов.
Освоить ставшее ему доступным Семенов смог не сразу. Его ранняя журналистика и беллетристика, если сравнить с образцами, это как бы Джек Лондон до Юкона. Юлиан Семенов стал явлением, начиная с романа что называется «полицейского» – с «Петровки, 38». Прежде «Петровки, 38» вышла его книга «Семнадцать мгновений весны», но книга прошла незамеченной. Зато о телефильме с таким же названием нельзя было не слышать. Москва пустела с началом показа очередной части сериала, все, в том числе, моя семья, сидели по домам, прилипая к экрану. Телесериал – коллективное творчество, о чем, стараясь преуменьшить заслугу Семенова-сценариста, злословили в литературной среде. Особенность наших суждений: либо превозносить выше меры, когда надо бы как следует обругать, либо не признавать достоинств. Среди способных сотрудников, с опытным режиссером-постановщиком и добротными актерами, Семенов нашел свое место, нашёл эффектно, чего никак не хотела за ним признать литературная среда, зато признали зрители.
Наше поколение находилось под гипнозом Хемингуэя, Юлиан Семенов ему прямо подражал. Подражал прежде всего в манере писать. Кто не подражал? А Юлиан Семенов даже бороду «под Папу» отрастил. В писательской среде на этот счёт опять-таки злословили. Но судьба за преклонение перед своим литературным идолом наградила Юлиана Семенова знакомством, если не с Хемингуэем, то с его вдовой. В дружеских отношениях с четвертой женой писателя была Татьяна Алексеевна Кудрявцева. Выполняя функции литературного посланника, она уговорила «Мисс Мэри» приехать в СССР. Гидом при ней стал Юлиан Семенов. Он отвез вдову в Ясную Поляну, а на обратном пути они, в память о Папе, по-хемингуэевски «поддали». “Юлька” считал себя вполне вознагражденным (не знаю, писал ли он о той поездке).
Если бы меня попросили определить Юлькин облик, я бы сказал компанейский. Умеющий разбираться в людях Васька сравнивал его с медвежонком. Медвежата вырастают в медведей, а Юлька внешне остался медвежонком, являя собой воплощение благорасположенности: походил на увальня, однако, подобно медведю, мог укусить и царапнуть. Он же, ставший знаменитостью, согласился поговорить с моим сыном. Позвонил я ему без предварительной договоренности, он предложил тут же приехать, открыл дверь, одарил мальчика автографом, ещё больше одарил ответом на вопрос, есть ли у него револьвер. Все было исполнено артистически. Реальность подражала искусству создателя «Петровки, 38».
Квартира на Беговой, куда Юлька пригласил нас, была однокомнатная. Мы увидели кулисы, буквально кухню, где отдыхали не писатели. Отразились ипостаси явления «Юлиан Семенов». Так стало общенародно известным и другое явление «Владимир Высоцкий». Не могу назвать ещё примеров столь бесспорной и непростой легендарности. Юлиан Семенов играл роль собственного персонажа – двусторонний шпион, служивший одной и той же системе. На мой век почти не пришлось просто писателей, поэтому стать олицетворением своего создания – достижение, остающееся в литературных преданиях.
Ген крокодила
«…Рецензию написал Дмитрий Урнов: был такой писатель, он еще про лошадей писал. Его рецензия – страниц на двадцать: «Когда человек берется за книгу для детей, он должен понимать…» И так далее. А у меня, по сюжету, герой ищет источник с серебряной водой, который был потерян во время Гражданской войны. Урнов пишет: «В книге Успенский говорит, что во всем виновата советская власть, источник потеряли. А ведь если бы не советская власть, то мы бы с Успенским, как люди одной формации, свиней бы пасли». Я написал ответ в редакцию: «Почему Урнов решил, что мы с ним пасли бы свиней? Может, он бы моих свиней пас»».
Эдуард Успенский в интервью Елене Горнфункель (2005).
Мы с ним никогда не виделись, но умудрились поругаться. Мне горько, что мы не поладили – он дружил с моим братом Сашкой, его знаменитейший персонаж Крокодил Гена обрел узнаваемый голос благодаря моему другу Василию Ливанову. Сашку он спрашивал, что это я на него обрушился. Сашке я ответил, что на двадцати страницах внутренней издательской рецензии я, как мог, постарался объяснить, почему: поношением советской власти, когда это стало возможно и безопасно, занялись полностью зависевшие от неё.[274]
Уже в постсоветское время в Интернете мне попалось его интервью, в котором говорилось, что я был, то есть меня уже как бы и нет. На преждевременные похороны я бы не обиделся и откликаться не стал, не стал бы меряться родовитостью
