История куртизанок - Элизабет Эбботт

Когда умер Ганди, Мэрион была еще более безутешна. Ганди приносил ей мячи, когда она играла в теннис. Он спал в постели Мэрион и согревал ей ноги. В пятнадцатилетием возрасте пес смертельно заболел. Мэрион брала его в постель, где он гадил ей на ноги. Она мыла ноги и стирала простыни, пытаясь скрыть от других его состояние. Но это ей не удалось, и Херст привез ветеринара и медицинскую сестру. Пока У-Эр держал Мэрион, медсестра сделала собаке смертельный укол.

После этого Мэрион дала выход чувствам. Она вспоминала: «Я раскурочила там все, что могла. Перебила все, до чего дотянулись руки. Ярость душила меня так, что я чуть всех не поубивала. Если бы они мне его оставили, я знала бы, как о нем позаботиться». Мэрион похоронила Ганди по церковному обряду, службу провел ирландский католический священник. «Не думала, что когда-нибудь смогу от этого оправиться, — писала она впоследствии. — Чувствуешь себя не только так, будто потерял лучшего друга, — кажется, вместе с ним ушла часть твоей жизни»{467}.

Любовь к животным Херста и Мэрион распространялась не только на их такс. В Европе У-Эр купил машину одной крестьянке после того, как его автомобиль насмерть сбил на дороге ее гуся. Однажды во время киносъемок сенбернар, которого задействовали в том же фильме, в котором снималась Мэрион, убил кошку, которую ему специально подбросили, и Дэвис сообщила об этом инциденте в Общество по предотвращению жестокого обращения с животными. И она сама, и У-Эр были противниками вивисекции, и Мэрион удалось добиться запрещения выполнения операций на живых животных с научной целью в больнице, которой она жертвовала миллионы долларов.

Много времени Дэвис и Херст проводили в Европе. Они оставались там иногда месяцами, жили в гостиницах и в замке У-Эр в Сен-Донате, во Франции, причем нередко они приезжали в компании друзей, чьи расходы полностью оплачивал У-Эр. Мэрион с уважением относилась к его увлечению изобразительным искусством и покорно сопровождала его в походах по музеям и художественным галереям. Но во время таких просветительных посещений храмов искусства она «умирала со скуки». «Мне хотелось только крем-соды или кока-колы, — писала Мэрион. — Такое у меня сложилось впечатление о Европе. Как будто вас по голове молотком огрели. Мне так было хорошо, когда это кончалось! Больше всего мне нравилось смотреть на статую Свободы, когда мы возвращались обратно. Родной дом так много для меня значил!»{468}

Бывая с ней в Европе, У-Эр чувствовал себя спокойнее и комфортнее, чем в Соединенных Штатах. В замке в Сен-Донате, где к Милли относились с прохладцей, Мэрион всегда была рядом с У-Эр, принимая таких известных гостей, как Джордж Бернард Шоу, Ллойд Джордж и чета Маунтбеттенов. В Европе их не судили так строго, как в Америке, когда речь шла о мужчине и его любовнице. Джозеф Кеннеди, очень богатый американский банкир, который с ней подружился, сочувствовал положению Мэрион. О его любовнице — Глории Свенсон, самой высокооплачиваемой кинозвезде, тоже распространяли осуждавшие ее слухи. Как ни странно, если принять в расчет его собственное бесцеремонное отношение к Глории Свенсон, Кеннеди дал У-Эр полезные советы о том, как обеспечить интересы Мэрион в случае его смерти.

В 1930-е годы, когда Мэрион было уже прилично за тридцать, она продолжала сохранять положение одной из самых популярных звезд американского кино. При поддержке У-Эр, несмотря на жуткий страх провала, она смогла остаться на экране с приходом звукового кино — кошмара всю жизнь заикавшейся актрисы. Она все еще была очень красива. У-Эр продолжал полагаться на нее в профессиональном плане, уверенный в том, что у нее достаточно опыта и знания дела, с которым она может прекрасно справиться. Кроме того, она была самой богатой женщиной в Голливуде и его крупнейшей благотворительницей, уделявшей особое внимание детской больнице Лос-Анджелеса.

К этому времени серьезной проблемой Мэрион стало пьянство. У-Эр запретил хранение спиртного в своих домах, но Мэрион прятала бутылки с джином и виски у себя в сундуках и чемоданах. Иногда ему насильно удавалась запрещать ей пить, но такие периоды трезвости продолжались недолго. «Что я могу с этим сделать?» — сокрушенно говорил У-Эр друзьям{469}.

Мэрион безуспешно пыталась бороться с алкоголизмом до конца жизни. «Возможно, отец чувствовал, — полагал Билл, сын Херста, — что отчасти был повинен в запойном пьянстве Мэрион, потому что не женился на ней. В последние годы жизни он из-за этого часто испытывал чувство горечи и озадачивал себя многочисленными вопросами»{470}. Почти наверняка проблема семейного положения расстраивала Мэрион, заставляла ее печалиться, и она пыталась побороть досаду и обиду с помощью спиртного.

Высказывания Мэрион видимо, призванные оправдать ее положение любовницы, на самом деле свидетельствуют о ее боли. Она, в частности, говорила: «С какой стороны ни взглянуть, исторически, традиционно или драматически, [даже] если это безнравственно, твоя любовница — танцовщица из варьете и белокурая кинозвезда. Вспомни Людовика XIV, Карла II или Ирода!» Несмотря на напускную браваду, несбыточность стремления узаконить связь с мужчиной, с которым она шла по жизни, отравляла ее отношения с ним.

Тысяча девятьсот тридцать седьмой стал переломным годом как для Мэрион, так и для У-Эр. Снявшись в сорока шести художественных фильмах, некоторые из которых пользовались огромным успехом, Мэрион заявила: она выходит на пенсию и больше сниматься не будет. Актриса приняла разумное решение. Несмотря на то что ей уже исполнилось сорок, она изображала на экране женщин в два раза моложе себя. Мэрион понимала: если продолжит сниматься, придется играть женщин среднего возраста. Риск для нее состоял в том (или ей это только казалось), что семидесятичетырехлетний У-Эр увидел бы ее такой, какая она была на самом деле, а не обаятельной и наивной белокурой девушкой, которой она когда-то была, Мэрион имела шанс его потерять.

Кроме того, она уже неимоверно устала от съемок. Больше двух десятилетий актриса целиком отдавалась работе, иногда снимаясь в двух картинах одновременно, часто недосыпала, но никогда не пропускала съемок. И хотя с наступлением эпохи звукового кино она как-то сумела преодолеть заикание, Мэрион было нелегко продолжать работать. Опустели съемочные площадки, где когда-то нанятые ею музыкальные группы исполняли популярные мелодии. Кино, по ее словам, ставилось «на поточное производство»{471}, и она решила больше не сниматься.

Старевшая, терявшая былую энергию, сильно пьющая, все менее уверенная в себе Мэрион говорила, что хочет целиком посвятить себя Херсту. «Мне казалось, самое малое, что я могла бы сделать для этого замечательного, великого человека, одного из величайших из когда-либо живших мужчин, это стать его постоянной спутницей», — великодушно призналась она{472}.