Энциклопедия творчества Владимира Высоцкого: гражданский аспект - Яков Ильич Корман
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Отдельно следует остановиться на личностном подтексте образа звонаря, предупреждающего людей о надвигающейся чуме, в связи с чем напрашивается перекличка с «Балладой о короткой шее» (1973): «Звон всё глуше: видно, / Сверху лучше видно — / Стал от ужаса седым звонарь!» = «Чтобы видеть дальше и вернее, / Нужно посмотреть поверх голов!». Поэтому звонарь взобрался на колокольню, а в балладе лирический герой и люди, подобные ему, «вытягивают шеи и встают на кончики носков». Впервые же этот мотив встретился в «Горной лирической» (1969), где лирический герой говорил от своего лица: «И я гляжу в свою мечту / Поверх голов». Более того, однажды Высоцкий сам изъявил желание стать звонарем! Произошло это во время гастролей Театра на Таганке в болгарском городе Велико-Тырново в сентябре 1975 года. Вспоминает журналист Петр Борсуков: «Медленно, шепотом он сказал: “Говорю вам честно, этот город околдовал меня. Это не город, это сон, какое-то видение!” <…> “Раз наш город так сильно Вам понравился, в таком случае Вы остались бы жить и работать в нем?” — спросила какая-то девушка. “Безусловно, но при одном условии, — что моя работа будет звонить в колокола этого города!” — и гость указал на золотые купола Царевца и Трапезицы, изображенные на стенописи. После этого он рассказал, как призрачным утром слушал звон великотырновских колоколов, и это произвело на него такое сильное впечатление, что этот звон все еще стоит у него в ушах»[1007].
В «Набате», как и в более ранней «Песне о вещей Кассандре», лирический герой выступает в образе безумца, который кричит о грядущей катастрофе: «Ясно вижу Трою павшей в прах!» = «Сверху лучше видно»; «Без умолку безумная девица / Кричала: “Ясно вижу Трою павшей в прах!”» = «Заглушая лиру, / Звон идет по миру, — / Может быть, сошел звонарь / с ума? <.. > Всех нас зовут зазывалы из пекла / Выпить на празднике пыли и пепла» /3; 407 — 408/.
Однако предупреждения Кассандры и звонаря были проигнорированы: «Но троянцы не послушали Кассандру <…> Но они оказалися глупыми / И всю Трою усеяли трупами» (АР-8-32) = «Съежимся мы под ногами чумы, / Путь уступая гробам и солдатам»[1008]. Похожая картина описывается в стихотворении «Мосты сгорели, углубились броды…» (1972): «И тесно — видим только черепа». Объясняется же это тем, что «Бык Минотавр ждал в тишине / И убивал» («В лабиринте», 1972).
А о «празднике пыли и пепла» два года спустя напишет А. Галич: «Ах, Россия, Расея, / Чем пожар не веселье!.» («Русские плачи», 1974). И здесь же встретится образ пророка, родственный образам «сошедшего с ума» звонаря и «безумной девицы»: «.Лишь босой да уродливый, / Рот беззубый разиня, / Плакал в церкви юродивый, / Что пропала Россия!» = «Без умолку безумная девица / Кричала: “Ясно вижу Трою павшей в прах!”» («плакал» = «кричала»; «юродивый» = «безумная девица»; «пропала Россия» = «Трою павшей в прах»). Позднее данный мотив в разной форме будет появляться в «Песенке-представлении Робин Гуся» (1973): «Я вам клянусь, я вам клянусь, / Что я из тех гусей, что Рим спасли!»; в стихотворении «В стае диких гусей был второй…» (1980): «И кого из себя ты ни строй, / Говорим, хоть спасали мы Рим: / Всё равно будет каждый второй / Только этим вторым» /5; 585/; и в «Солдате с победою» (1974): «Геройский совершил / Поступочек: / Корону защитил, / Заступничек!».
В «Русских плачах» Галича говорится о советской власти, представленной в виде языческих полчищ: «На лесные урочища, / На степные берлоги / Шли Олеговы полчища / По немирной дороге. / И, на марш этот глядючи, / В окаянном бессилье, / В голос плакали вятичи, / Что не стало России!». Тут же приходит на память «Песня о вещем Олеге» Высоцкого, где князь Олег также является собирательным образом власти, избивающей пророков: «И долго дружина топтала волхвов / Своими гнедыми конями» (а на некоторых фонограммах исполнения «Русских плачей» также саркастически упоминается князь: «Ах, Россия, Расея, / Что ни князь — новоселье!»). Позднее, в песне «Я из дела ушел», будет подведен итог: «Пророков нет в отечестве своем».
Кроме того, в песне Галича приближение «Олеговых полчищ» охарактеризовано как марш, что напоминает его же «Марш мародеров» и более ранний «Ночной дозор» (1964), в котором говорится о памятниках Сталину: «Вот сапог громыхает маршево, / Вот обломанный ус топорщится».
У Высоцкого же этот образ встречается в «Марше футбольной команды “Медведей”»: «Соперники растоптаны и жалки — / Мы проучили, воспитали их», — и в «Набате»: «Нет, звонарь не болен! — / Видно с колоколен, / Как печатает шаги / судьба. / И чернеют угли — / Там, где были джунгли, / Там, где топчут сапоги / хлеба».
В «Ночном дозоре» Галича лирический герой говорит о своем страхе при виде марширующих памятников Сталину: «Я открою окно, я высунусь, / Дрожь пронзит, будто сто по Цельсию! / Вижу: бронзовый генералиссимус / Шутовскую ведет процессию. <…> Принимает парад уродов». A alter ego Высоцкого (звонарь) при виде надвигающейся чумы «стал от ужаса седым». Да и все остальные люди говорят про себя: «И страх мертвящий заглушаем воем» («А мы живем в мертвящей пустоте…», 1979). Этот же мотив разрабатывается в черновиках «Песни-сказки про нечисть» (1966), где речь вновь идет о «параде уродов», то бишь нечистой силы: «Страшно, аж жуть! / Ажно дрожу.» /1; 525/, - и в песне «Спасите наши души» (1967), которая имеет много общего с «Набатом»: «И ужас режет души / Напополам» = «Страх овладеет сестрою и братом. <.. > Стал от ужаса седым звонарь»; «И рвутся аорты» = «Дали течь аорты» (АР-4-73); «Свихнулись мы, что ли. / Всплывать в минном поле?» = «Может быть, сошел звонарь сума!»; «Там слева по борту, / Там справа по борту, / Там прямо по ходу / Мешает проходу / Рогатая смерть! <…> Вот вышли наверх мы. Но выхода нет!» = «Выход один беднякам и богатым — / Смерть — это самый бесстрастный анатом»; «Услышьте нас на суше! / Наш SOS всё глуше, глуше» = «Слышишь стон прощальный. / Слышишь звон печальный, / Слышишь
