Сдвиг времени по-марсиански - Филип Дик

Внутренний голос все настойчивее призывал ее убежать, скрыться, уехать отсюда навсегда. Вернуться на Землю к своей спокойной профессии семейного психолога и позабыть о том, что увидела здесь.

Теперь сама мысль о попытке лечения этих людей казалась ей абсурдной...

Ее передернуло. Даже усиленная лекарственная терапия и лечение электрошоком вряд ли помогут. Болезнь зашла слишком далеко — к полуживотному состоянию, откуда нет возврата.

Шедший рядом с ней молодой сотрудник ЦРУ Мэйджбум произнес:

— Значит, ваш диагноз — гебефрения? Я могу официально доложить об этом на Землю?

Он взял ее под руку и помог перебраться через остатки скелета какого-то большого животного; под ярким полуденным солнцем ребра торчали посреди дороги, словно побелевшие зубья гигантской бороны.

— Да, это очевидно,— ответила Мэри.— Вы обратили внимание на обглоданные куски мертвой крысы, которые лежали на пороге хижины? До сих пор не могу справиться с тошнотой. Сейчас на Земле в таких условиях давно никто не живет, даже в густонаселенных районах Китая и Индии. Мы как будто вернулись в каменный век, к питекантропам и неандертальцам. Только там не валялась повсюду ржавая техника...

— Мы можем немного выпить, когда вернемся на корабль,— предложил Мэйджбум.

— Нет, спиртное тут не поможет,— отказалась Мэри.— Знаете, что мне напоминает это место? Ту грязную комнату в старом доходном доме, куда мой муж переехал после развода.

Мэйджбум вздрогнул и посмотрел в сторону.

— Вы же знаете, я была замужем,— сказала Мэри,— Я рассказывала вам об этом.

Ее немного удивила реакция молодого человека на случайно возникшую у нее ассоциацию. Во время перелета она рассказывала ему о своих семейных неурядицах, обнаружив в Даниэле прилежного слушателя.

— Не могу согласиться с вашим сравнением,— сказал Мэйджбум.— Здешний упадок — признак группового психического заболевания, а ваш муж никогда не жил в таких условиях, ведь он нормальный человек,— Мэйджбум внимательно посмотрел ей в глаза.

Мэри остановилась и проговорила:

— А откуда вы знаете? Вы же с ним не знакомы. Чак давно болен. Это не вызывает сомнений: в его характере всегда присутствовали скрытые признаки гебефрении... Он постоянно пытался уйти как от социальной, так и от сексуальной ответственности. Я уже рассказывала о моих попытках подыскать ему приличную работу.

«Зачем это я? — подумала Мэри,— Мэйджбум ведь сам работает в ЦРУ и вряд ли поймет меня. Пожалуй, лучше вообще оставить эту тему. В таком удручающем месте не стоит предаваться воспоминаниям о неудавшейся семейной жизни».

По сторонам дороги стояли гебы — так они называли себя; это было, очевидно, сокращение от точного клинического термина «гебефрения», обозначавшего легкую, подростковую форму шизофрении,— и неподвижно глазели, бессмысленно скалясь. На их лицах даже не было заметно любопытства. Мэри увидела большого белого козла, бежавшего навстречу. Мэри и Мэйджбум отпрянули в сторону, так какие имели понятия, как обращаться с животными. Козел пробежал мимо.

«По крайней мере, эти люди абсолютно безобидны»,— подумала Мэри.

У гебефреников, независимо от стадии морального разложения, начисто отсутствовала агрессивность. Мэри следовало искать носителей более опасных синдромов упадка. Она думала, в частности, о личностях с маниакально-депрессивным психозом, которые, находясь в своей маниакальной фазе, имели по-истине неистребимую страсть к разрушениям.

Но существовала еще более зловещая категория больных, к встрече с которой готовила себя Мэри. Агрессивность маньяков ограничивалась отдельными импульсами, вспышками ярости, которые выражались, например, в оргиях по разбиванию окружающих предметов. Такие вспышки в конце концов проходили.

Однако истинная паранойя предполагала систематическую, постоянную враждебность, которая не только не снижалась с течением времени, а, напротив, становилась все более изощренной. Параноик обладал аналитическим, оценивающим складом ума; он находил тщательно обоснованную причину своих поступков, подгоняя их под определенную схему. Его враждебность могла выражаться не столь откровенно... Однако на значительном отрезке времени она принимала более настойчивые и глубокие формы. Поэтому для таких больных — прогрессирующих параноиков — полное излечение или даже проникновение в суть болезни было практически невозможно. Причем, подобно гебефреникам, параноики могли «приспосабливать» свои взгляды к окружающей действительности.

И в отличие от маниакально-депрессивных и гебефрени-ков — или даже простых кататонических шизофреников — параноики мыслили якобы рационально. Формальный образец их логических построений казался ненарушенным. Однако в глубине души параноик страдал от величайшего умственного расстройства, которое только может случиться с мыслящим существом. Параноик был неспособен к сопереживанию, не мог поставить себя на место другого человека. Окружающие для него как бы не существовали — он воспринимал их как объекты, которые затрагивали или не затрагивали его собственное благополучие. В течение десятилетий было принято считать, что параноик не способен любить. Но это был весьма поверхностный взгляд. На самом деле параноик испытывал любовь во всех ее проявлениях. Однако как раз здесь и крылся один нюанс.

Параноик воспринимал любовь как некую форму ненависти.

Для Даниэля Мэйджбума Мэри сказала:

— В соответствии с моей теорией люди с разными формами психических заболеваний должны функционировать в этом изолированном мире наподобие классов, напоминающих касты в Древней Индии. Гебефреники, например, должны считаться классом неприкасаемых, маньяки — одним из высших классов, классом военных.

— Как самураи в Японии,— заметил Мэйджбум.

— Да,— кивнула Мэри,— Параноики, или параноидальные шизофреники, должны действовать как класс политиков, то есть разрабатывать политическую идеологию и социальные программы, так как у них имеется глобальная концепция государственного устройства. Простые шизофреники...— Она задумалась.— Они, скорее всего, должны принадлежать к классу поэтов, хотя некоторые могут быть религиозными пророками — также как часть гебефреников. Гебы, однако, могут выделять из своей среды аскетических святых, в то время как шизофреники — религиозных догматиков. Что касается полиморфных психопатов, то они должны действовать как созидательная часть общества, генерируя новые идеи.— Она попыталась сообразить, какие еще категории больных могут существовать.— Еще могут встретиться личности с преобладанием навязчивых идей — психического расстройства, являющегося развитием мягкой формы невроза навязчивости, так называемого промежуточного расстройства мозга. Эти люди, вероятно, должны стать клерками, конторскими служащими, педантичными бюрократами из-за своей неспособности создавать нечто новое, оригинальное. Их консерватизм должен уравновешивать радикализм полиморфных психопатов и придавать обществу стабильность.

— Ваша схема кажется мне весьма любопытной,— заметил Мэйджбум.— Но в таком случае чем же она отличается от нашего нормального земного общества?

Некоторое время Мэри соображала. Вопрос был очень хорош.

— Затрудняетесь ответить? — спросил Мэйджбум.

— Почему же, пожалуйста. Лидерство в здешнем обществе, без сомнения, должно принадлежать параноикам, которые являются самыми развитыми индивидуальностями в смысле ума, инициативы и просто внутренних возможностей. Конечно, им приходится постоянно следить за тем, чтобы маньяки не совершили государственный переворот... Так вот, между этими двумя классами должна существовать постоянная напряженность. Однако вы понимаете, что при преобладании параноидальной идеологической установки главной эмоциональной темой в обществе должна стать ненависть. Эта ненависть на практике будет проявляться в двух направлениях: руководство будет провоцировать ненависть к каждому индивидууму, который не принадлежит к общепризнанному классу, и, соответственно, будет априори предполагать ответную ненависть с его стороны.

Таким образом, вся их так называемая внешняя политика будет строиться на том, чтобы обеспечить защиту от проявлений этой предполагаемой ненависти. Данная идеология требует поддержания в обществе напряженности, создания образа несуществующего врага, от которого необходимо защититься.

— Разве это так страшно?

— Страшно,— сказала Мэри,— потому что, независимо от конкретных проявлений такой политики, результат будет один: изоляция общества. Именно она станет конечным эффектом их групповой активности: постепенное отсекание связей с внешним миром, со всеми другими сообществами разумных существ.

— Так ли это плохо? Для обеспечения самодостаточности...