Культура и мир - Сборник статей

Наконец, Секст Эмпирик отвергает астрологию и на основе общеметодологических соображений. «Если предсказание хочет стать надежным, необходимо, чтобы одно и то же взаимоотношение звезд наблюдалось не один раз для чьей-нибудь жизни, но многократно» (Секст Эмпирик 1976: 190), чего астрологическая наука обеспечить не может.

Впрочем, не только народная мифология, но и сами рациональные основы религиозной веры подвергаются у Секста Эмпирика глубокой деструкции, так что в итоге он заключает о непостижимости и невосприемлемости божества (Секст Эмпирик 1976: 319).

После сказанного использование скептической методологии для эффективной профилактики распространения псевдонаучных и псевдорелигиозных патологий общественного сознания становится, казалось бы, вполне оправданным. Однако подробное обсуждение скептической критики понятий бога, провидения, души, равно как и опровержений предрассудков народной религии, быстро проясняет случайность включений в их корпус прямолинейных рациональностей и апологий здравого смысла. Так, критику понятия бога у Секста Эмпирика открывает следующая преамбула: «Следуя жизни без догм, мы высказываемся, что существуют боги, и почитаем богов, и приписываем им способность провидения» (Секст Эмпирик 1976: 317). Оказывается, существует ракурс, в котором скептицизм и религиозная вера вполне совместимы. Более того, исследуя современные ему нравы и обычаи, Секст Эмпирик часто оказывается не на высоте научных представлений даже своего времени, употребляя систематически и безо всякой критики экзотические факты – то о женщине, принимавшей без ущерба для себя тридцать драхм цикуты, то о стольнике Александра Македонского, который, попав на солнце или в баню мерз, а в тени согревался и т. п. (Секст Эмпирик 1976: 223).

Свойственную Сексту Эмпирику толерантность к подобного рода противоречиям филологический анализ объясняет эклектическим и компилятивным характером его сочинений, механически склеивающих культурный окол фактов, цитат, мнений, анекдотов. К таким выводам приходит известный чешский филолог К. Яначек.

В. М. Богуславский обратил внимание на то, что антирелигиозная аргументация у Секста изображается гораздо убедительнее и занимает почти вдвое больше места, чем прорелигиозная (Богуславский 1990: 19), так что сразу видно, где искренний пафос, а где постмодернистская игривость. Действительно, рассматривая понятие божественного как творческого начала космоса, Секст изменяет своей обычной манере уравновешивать оппозиции, переходя в отношении тех, кто отстаивает атеистические взгляды, на весьма щадящий режим критики. И астрологию как науку он отвергает полностью и категорически, не прилагая здесь своих обычных сентенций о необходимости воздержания от суждения.

Однако прежде, чем директивно интерпретировать тексты Секста Эмпирика необходимо посмотреть, не образует ли логика изложения им материала некоей закономерной структуры. Тестами для адекватной оценки теории должны служить ее собственные мотивы, а не близкие и понятные интерпретатору образцы. Сам Секст Эмпирик так объясняет стратегии своей аргументации: «Как врачи телесных страданий имеют различные по силе лекарства и для сильно страдающих употребляют сильные, для слабо страдающих – слабые, так же и скептик приводит различные по силе рассуждения: для тех людей, которые сильно подвержены опрометчивости, он прибегает к полновесным рассуждениям и таким, которые могут основательно разрушить гордое состояние догматиков; к более легким он прибегает для тех, чья гордыня не так глубока и легко исцелима. Поэтому исходящий из скепсиса не боится нарочно приводить то полновесные по вероятности рассуждения, то кажущиеся более слабыми, так как даже их ему часто достаточно, чтобы совершить преднамеченное» (Секст Эмпирик 1976: 379–380). Этот необходимый промежуток обнажает макропрофиль скептической риторики. Скептические доказательства против догматиков носят характер вспомогательных гипотез в косвенном умозаключении и могут быть отброшены после проведения вывода. Секст Эмпирик не связан своими доводами, которые он черпает и из арсенала изощренных стоических силлогизмов, и из копилки магических представлений и народных суеверий.

Методологический принцип Секста Эмпирика – «все сгодится» – сближает его учение с методологическим анархизмом П. Фейерабенда, который также считал возможным брать взаймы у народной мифологии, не разделяя при этом ее установок. Как пишет П. Фейерабенд, «нельзя забывать, сколькими изобретениями мы обязаны мифам! Они помогли найти и сберечь огонь; они обеспечили выведение новых видов животных и растений, и часто более успешно, чем это делают современные научные селекционеры; они способствовали открытию основных фактов астрономии и географии и описали их в сжатой форме; они стимулировали употребление полученных знаний для путешествий и освоения новых континентов; они оставили нам искусство, которое сравнимо с лучшими произведениями западноевропейского искусства и обнаруживает необычайную техническую изощренность; они открыли богов, человеческую душу, проблему добра и зла и пытались объяснить трудности, связанные с этими открытиями; они анализировали человеческое тело, не повреждая его, и создали медицинскую теорию, из которой мы еще и сегодня можем многое почерпнуть. При этом люди далекого прошлого совершенно точно знали, что попытка рационалистического исследования мира имеет свои границы и дает неполное знание. В сравнении с этими достижениями наука и связанная с ней рационалистическая философия сильно отстают, однако мы этого не замечаем. Запомним хотя бы то, что имеется много способов бытия-в-мире, каждый из которых имеет свои преимущества и недостатки, и что все они нужны для того, чтобы сделать нас людьми в полном смысле этого слова и решить проблемы нашего совместного существования в этом мире» (Фейерабенд 2007: 26–27).

Таким образом, скептицизм не отрицает религиозную веру, но лишь сепарирует ее от рациональной теологии. Секст Эмпирик называет нечестивой не веру в бога, но попытку доказать его существование (Секст Эмпирик 1976: 319). Что заявление Секста о почитании им богов и веры в провидение не является случайным и формальным подтверждает и приводимый у Диогена Лаэрция и сильно смущающий исследователей факт, согласно которому основатель античного скептицизма Пиррон был избран своими соотечественниками, жителями города Элиды, верховным жрецом (Диоген Лаэрций 1979: 380).

Адекватный аналог скептического отношения к религиозной вере можно обнаружить в философии религии Л. Витгенштейна.

В кратких и отрывистых репликах витгенштейновских афоризмов отчетливо проступает представление о некомпетентности нашего обычного языка для обозначения событий религиозной веры. Уже в «Логико-философском трактате» он отмечает, что Бог не проявляется в мире (Витгенштейн 2008: 216), который суть факты в логическом пространстве (Витгенштейн 2008: 36), и что предложение не может выражать ничего высшего (Витгенштейн 2008: 212). Поздний Витгенштейн нисколько не изменяет данному настроению. В лекциях о религии (записанных его слушателями) ярко и многогранно показывается холостой ход манипуляций с логической аргументацией применительно к религиозной жизни. Религиозные истины лежат вне обычных критериев достоверности.

Таким образом, интенсивная продукция скептической аргументации в современных исследованиях религиозных феноменов лишь частично и только в некоторых специализированных аспектах разрушает религиозные притязания на истину. В целом она форсирует своеобразный вариант реабилитации религиозной веры, что далеко не всегда осознается адептами неоскептицизма.

Библиография

1. Богуславский В. М. Скептицизм в философии. – М.: Наука, 1990.

2. Витгенштейн Л. Логико – фил-ий трактат.—М.: «Канон + РООИ «Реабилитация», 2008

3. Д.Лаэрций. О жизни, учениях и изречениях знаменитых философов. – М.:Мысль,1979.

4. Куртц П. Новый скептицизм: Исследование и надежное знание. – М.: Наука, 2005.

5. Секст Эмпирик Сочинения в двух томах. Т. 2. – М.: Мысль, 1976.

6. Фейерабенд П. Против метода. Очерк анархистской теории познания. – М.: АСТ: АСТ МОСКВА: ХРАНИТЕЛЬ, 2007.

О. В. Солдатенкова. Поэтика света в византийской культуре конца X – начала XI вв

Обосновывая актуальность заявленной темы, стоит в первую очередь сослаться на известную максиму «без прошлого нет настоящего и будущего», которая, несмотря на свою категоричность, позволяет – но не требует – некоторое объяснение. Изучение византийской культуры именно относительно её влияния на культуру русскую, претерпев как годы пристального внимания, так и периоды забвения, на современном этапе в очередной раз доказывает всю значимость и безоговорочность этого влияния. Казалось бы, как современная русская культура может испытывать влияние страны, которая прекратила своё существование более пяти веков назад? Ответ прост, более того, очевиден: так же, как, к примеру, современная европейская философия выросла из древнегреческой философии, современная русская культура уходит корнями своими в блистательное византийское средневековье. Эта страна, а если точнее – цивилизация, даже в конце своей тысячелетней жизни, неумолимо приближаясь к гибели, предчувствуя её и подготавливая, тем не менее, осталась в мировой истории примером и эталоном величия и великолепия. Потому и кончина её не была смертью, а, скорее, закатом, величественным и великолепным; пылающей зарницей, быстро угасшей, но успевшей последними отблесками своими осветить всю дальнейшую историю. Избежав Божьей милостью безобразной и отвратительной агонии, Византия не канула в Лету – уже приблизившаяся к своему закату, она стала предтечей европейского Возрождения и нашла продолжение в молодой Руси.