Срединное море. История Средиземноморья - Джон Норвич

Чтобы еще более наглядно продемонстрировать свою позицию, в середине декабря Британия отправила эскадру из числа кораблей своего средиземноморского флота, дабы та проследовала через проливы Мраморного моря, открыв огонь в случае нападения на нее, и разместилась на стоянке напротив города. Если, как можно предположить, эти действия были рассчитаны на то, чтобы успокоить кого-либо, то они не имели успеха. Султан перепугался сильнее, чем когда бы то ни было, тогда как русские предпочли воспринять случившееся как акт враждебности и сами двинулись в Мраморное море, остановившись лишь близ Сан-Стефано (ныне Ешилькей, месторасположение международного аэропорта). В ситуации, когда Британия и Россия были ближе к войне, чем когда-либо, великий князь Николай Николаевич, командующий русскими силами, согласился не двигаться дальше, а адмирал сэр Фиппс Хорнби — отвести свои суда к Принцевым островам, расположенным примерно в 8 милях к югу от бухты Золотой Рог.[387]

Что касается греков, то недавние события показали, что великая идея, пожалуй, перестала быть несбыточной мечтой, как прежде. Перед видением греческого флага, реющего над Святой Софией, не мог устоять ни один истинный грек. Вдобавок появилась надежда, что открытые военные действия побудят греческое население Османской империи поднять восстание. И волнения действительно разразились — в Фессалии, Эпире и опять-таки — что было неизбежно — на Крите. Таким образом, Греция вступила в войну. Увы, она не могла выбрать более неподходящего момента — объявила войну 2 декабря 1878 г., не зная о перемирии, заключенном всего 48 часов назад. Греческую армию, уже пересекшую турецкую границу, поспешно (и не без некоторого замешательства) отозвали обратно. Вскоре мир в Эпире был восстановлен, а в конечном итоге — и в Фессалии; на Крите, однако, разрозненные силы продолжали бороться.

Перемирие привело к подписанию 3 марта русскими и турецкими делегатами Сан-Стефанского договора. То было странное соглашение: оно не удовлетворило никого, кроме Болгарии[388], так как фактически восстанавливало некогда великую болгарскую средневековую империю и положило конец всем надеждам греков в Македонии. Другие его условия нас не интересуют; достаточно сказать, что их невозможно было бы провести в жизнь. Поэтому великие державы (теперь включая и Османскую империю) встретились всего через три месяца в Берлине, где поначалу их дискуссии, как казалось, могли привести к куда более положительным для Греции результатам. Однако османское правительство отказалось от своих обещаний, постоянно увиливая и мешкая, и Греции удалось получить только часть того, что ей присудили, лишь через три года. В конечном итоге им пришлось удовлетвориться Фессалией — правда, весьма ценной провинцией, принадлежавшей туркам пятьсот лет, — и частью Эпира, включавшей Арту.

Крит по-прежнему оставался в руках турок. В том же, 1878 г., однако, султан даровал ему то, что, по сути, являлось чем-то вроде конституции. Согласно ей, была создана генеральная ассамблея, состоявшая из 49 христиан и 31 мусульманина; среди прочего греческий утверждался в ней в качестве языка как ассамблеи, так и судов, а половина ежегодных доходов направлялась на строительство школ, больниц, гаваней и дорог — со времен венецианского владычества на все это не тратилось практически ничего. Благодаря этим послаблениям на острове в течение десяти лет было относительно спокойно; новый мятеж вспыхнул только в 1889 г., а в 1896–1897 гг. за ним последовали еще два. Эти восстания оказались куда более серьезными; второе из них привело к массовым убийствам христиан на улицах Канеи и сожжению христианского квартала города.

После подобных жестокостей Греция не могла больше бездействовать. Принц Георгий, второй сын короля, покинул Саламин с флотилией торпедных катеров, дабы предотвратить высадку турецких подкреплений; 15 февраля 1897 г. 1500 греческих добровольцев высадились близ Ханьи — их воодушевляли воспоминания о «краснорубашечниках» Гарибальди на Сицилии, — дабы взять власть на острове именем короля. Возможно, даже теперь твердые и решительные действия европейских держав могли предотвратить открытый военный конфликт, которого не желали ни король, ни султан, но с их стороны ничего не последовало, и 17 апреля Турция объявила войну.

Сам король заверил иностранных посетителей, что в случае войны по всей Османской империи греческие общины восстанут против своих угнетателей и что большинство других христианских общин последуют за ними. Увы, ничего подобного не произошло; Тридцатидневная война, как ее впоследствии стали называть, положила начало почти непрерывной цепи катастроф, обрушившихся на Грецию. Согласно «Кембриджской современной истории», «греческий флот, превосходивший турецкий… не совершил ничего, не считая обстрела Превезы, не приведшего ни к чему, и захвата груза овощей в Санти-Каранта, а также поддерживавшего турок члена британского парламента». На суше греки действовали с почти столь же малым успехом. Им повезло, что державы наконец вмешались и вынудили воюющие стороны заключить перемирие. Все греческие бойцы должны были покинуть Крит, охрану которого предстояло обеспечивать международным силам. Греция — уже находившаяся на грани банкротства — должна была выплатить султану огромную компенсацию. В свою очередь, Абдул-Хамиду наконец пришлось выполнить свое обещание двадцатилетней давности насчет формальной передачи Фессалии.

Только теперь великие державы предприняли серьезные усилия, чтобы решить критскую проблему раз и навсегда. Султана убедили сделать дальнейший шаг — даровать острову автономный статус в рамках Османской империи. В ноябре 1898 г. последние турецкие войска были отозваны с Крита; с конца этого года верховный комиссар в лице принца Георга, второго сына греческого короля, управлял из Ханьи, в то время как английские, французские, итальянские и русские войска оккупировали главные города. Крит получил свой флаг, монету и почтовый штамп.

Власть Абдул-Хамида на острове еще больше ослабла. Однако даже теперь он не мог решиться уйти отсюда. И прошло еще пятнадцать лет, прежде чем критяне добились желаемого.

Берлинский конгресс повлиял на судьбу другого крупного средиземноморского острова. Кипр находился под властью Османской империи с тех пор, как турки отняли его у венецианцев в 1570 г. На первых порах подавляющая часть местных жителей приветствовала перемену правления. Турки легализовали на острове деятельность греческой православной церкви, иерархи которой вскоре приняли на себя роль представителей своей паствы, постоянно выступая в качестве выразителей ее мнения и посредников в отношениях с турецкой администрацией. Феодальная система была отменена, рабы — освобождены. Киприоты вновь получили право владеть землей, хотя и становились при этом налогоплательщиками. Куда менее их обрадовал тот факт, что около 3000 турецких солдат получили землю и поселились на острове. Подобное развитие событий привело к тяжелым последствиям в наши дни. Так как две общины оставались полностью чужими по отношению друг к другу и в отношении языка, и в отношении религии, между ними совсем — или почти совсем — не совершались браки. Таким образом, с самого начала киприоты оказались резко разделены между собой, и это разделение сохраняется и поныне.

Когда в Греции разразилась война за независимость, турецкий правитель острова серьезно обеспокоился. Призвав архиепископа Киприана и других высших иерархов — среди них были епископы Пафосский, Китийский и Киренейский и аббат Киккского монастыря — в Никосию, он затем хладнокровно перебил их.[389] Другим влиятельным духовным лицам дали приют иностранные консулы в Ларнаке, но могущество церковной иерархии на Кипре угасло буквально в один день.

К середине столетия состояние дел на острове вновь начало улучшаться. Султан Абдул-Меджид даровал равенство в обращении по отношению ко всем своим подданным вне зависимости от их национальной принадлежности и вероисповедания и упразднил крайне несправедливую практику откупов.[390] Он также приказал, чтобы в будущем на пост губернатора чиновников назначали, а не продавали тому, кто больше заплатит, как это делалось прежде. В 1869 г. пришла волнующая новость об открытии Суэцкого канала, в результате чего значение Кипра для коммерции неизмеримо выросло. Одним из первых государственных людей, осознавших это, стал Бенджамин Дизраэли, сумевший заключить с Турцией соглашение, известное под названием Кипрской конвенции. По ее условиям Британия обещала присоединиться к султану для защиты его азиатских владений от любых атак России в дальнейшем. Дабы она могла наиболее эффективно это осуществлять, султан передал ей Кипр, так же как так называемый «плацдарм» в Леванте за взимавшуюся ежегодно плату.